Как воспитать монстра. Исповедь отца серийного убийцы

В ближайшие годы эти фантазии начнут одолевать его. Его будут преследовать видения убийства и расчленения. Мертвые в их неподвижности станут основными объектами его растущего сексуального желания. В подростковом возрасте его неспособность говорить о таких странных и тревожных понятиях все больше и больше разрывала его связи с внешним миром.

Но все, что я действительно заметил в годы юности моего сына — это его растущую замкнутость и отчужденность. Он делал только то, что должен был делать в школе, и не проявлял ни интересов, ни амбиций. В то время как другие планировали поступить в колледж или сделать карьеру, Джефф казался совершенно отстраненным. Он никогда не говорил о будущем, и теперь я думаю, что он никогда не верил, что оно у него действительно есть. В любом случае, он казался совершенно немотивированным, временами почти инертным, и я могу только представить, что, учитывая невыразимые видения и желания, которые начали переполнять его в то время, он, должно быть, стал считать себя совершенно вне человеческого сообщества, вне всего, что было нормальным и приемлемым, вне всего того, о чем можно было бы говорить с другим человеческим существом. В глубине души он уже сам заключил себя в тюрьму и выделил себе камеру смертников.

Но видимые проявления духовного и эмоционального падения Джеффа были незначительными по сравнению с его глубиной. Не было ни криков в ночи, ни бессвязной речи, ни мгновений кататонической пустоты. Он не слышал и не видел того, чего там не было. Он никогда не взрывался внезапно, никогда даже не повышал голос ни от страха, ни от гнева. Если бы он сделал что-нибудь из этого, тогда я мог бы почувствовать, как глубоко он погрузился в свое безумие, и, почувствовав это, я мог бы не только каким-то образом спасти его, но и всех остальных, кого он уничтожил.

Лайонел Дамер с сыновьями

Но вместо того, чтобы демонстрировать какие-либо явные проявления психического заболевания, Джефф просто стал более тихим и замкнутым. Наши беседы сводились к сеансам вопросов и ответов, которые на самом деле вовсе не были разговорами. В них не было ни общения, ни дебатов, ни ощущения получаемой или передаваемой информации. Он никогда не спорил, но и никогда не казался полностью согласным с чем-либо. Как будто для него ничего не имело значения: ни школьная работа, ни социальные отношения в школе или вне ее. И все же даже это не проявилось как форма бунта. Восстание потребовало бы некоторой доли веры, некоторого выражения его личных убеждений. Но Джефф был выше бунта, и у него ни в чем не было убеждений. Бывали моменты, когда я мельком видел его одного в его комнате или сидящим перед телевизором, и мне казалось, что он вообще не умеет думать.

О, нет, он умел. Еще как. И теперь я знаю, о чем именно. И я также знаю, что все те вещи, которые занимали главное место в сознании моего сына в те годы, были, по сути, непередаваемы ни мне, ни кому-либо другому. Даже если бы у Джеффа был друг, он не смог бы раскрыть странные и жестокие побуждения, которые начали занимать его разум. Как мог подросток признаться, возможно, даже самому себе, что пейзаж его развивающейся внутренней жизни превратился в бойню? Морг?

И вот мой сын отправился со своим смятением и горем к новому собеседнику. Он пришел туда, куда до него пришли миллионы других, ища утешения или забвения, как, должно быть, искал их и он. Он пришел к бутылке. К тому времени, когда он закончил среднюю школу, он был законченным алкоголиком. Это, однако, было мне совершенно неизвестно. Поглощенная продолжающимся распадом моего брака, а также своими обязанностями на работе, я совершенно не обращал внимания на пьянство Джеффа. Теперь я знаю, что он брал спиртное в доме соседа и большую часть времени пил тайком. Я знаю, что он скрывал от меня свое пьянство, как это сделал бы любой мальчишка. Более того, я часто был занят Дэйвом, моим вторым сыном, а первенец все чаще ускользал от меня, фигура, которая уменьшалась передо мной как личность, даже по мере того, как он физически взрослел.

Но шли годы, и Джефф погрузился не только в алкоголизм. К пятнадцати годам его разум начал полностью растворяться в кошмарном мире. Как только этот мир полностью захватил власть, он начал диктовать каждый аспект внутренней жизни моего сына, привязываясь к его развивающейся сексуальности, самой мощной силе, которую может знать подросток. Причудливые представления о смерти и расчленении стали сексуально заряженными, сексуально мотивированными, сексуально удовлетворяющими.