Как воспитать ниндзю

У Мари выстрелы из шести ружей из-за ее реакции и скорости сливались почти в сплошной треск, а потом она отпрыгивала, и никто просто не успевал ее подстрелить. Навык и скорость – великая вещь! Денег на обучение никто не жалел – она выстрелила миллионы раз на полигонах и охоте, пока я с отцом дело делала, ибо ей было скучно одной, потому абсолютно любое ружье у нее в руках прыгало ей в руки и мгновенно стреляло само. Из любого положения. Она как бы даже не целились. Даже не подымаясь к плечам, но точно в цель. Да и практика была хорошая, когда она оказывалась с папой.

Я тоже стреляла с детства и очень быстро, да и реакция у меня быстрее, глаз острее, наблюдательность сильнее, оружие просто чувствовала, но сестре Мари, право дело, даже завидовала. Она стреляла из любого положения, любой точки, абсолютно не глядя, спиной, ружьем назад, в бок, в сторону; из абсолютно любого скорченного положения, даже вверх головой и совершенно не целясь. И ложила пулю за пулей в колодец, перерубала пулей поставленную на бок игральную карту. Из шести подброшенных вверх монет сбивала все шесть – шестью ружьями у ее ног, так что монеты просто заливались трелями, улетая прочь, когда пуля попадала в них и они летели с характерным звуком.

Мари была как обезьяна – она стреляла со шкафов, стенки, а еще с детства любила стрелять, повиснув ногами на люстре головой вниз и раскачиваясь. Причем всегда с возрастом попадала, особенно из проверенных пристрелянных ружей.

Особенно эффектно было, когда она стреляла, крутясь на веревке, качаясь и повиснув на одних ногах, зажав ногами веревку, головой вниз. Зато в качающуюся было невозможно попасть, разве случайно.

Я слышала, как она бегает по дому, меняя окна после своего мгновенного комплексного залпа, заряжая ружья на ходу. Глаз фактически не видел, как она хватала ружье и стреляла, так это было быстро.

Я была горда, что у меня есть такая сестра. Я ненавидела треск выстрелов, от которого закладывало уши и болела голова. И всегда предпочитала или нож, или руки. На худой конец индейскую трубку с ядовитыми колючками или небольшой арбалетик. Хотя, два пистоля на дело брала почти всегда.

Мы с Мари часто соревновались – кто быстрей и незаметнее заряжает? Мама говорила, что Мари. И утверждала, что со стороны просто кажется, что она просто проводит руку по пистолю сверху, будто просто погладила, и все. Четкая работа пальцев, – как у вора карманника, – была просто невидна.

У меня же, – описывала мама, – все грубее, как у солдата, нет той ласки. Было заметно, как мои пальцы пробегаются, будто по клавишам, хоть часто и быстрее, если я сосредотачивалась.

Хотя и мы с отцом также заряжали автоматически, бездумно и мгновенно – взял ружье и тут же, даже не думая – выстрелил – вся зарядка произошла помимо воли, пока ты думал и ловил цель, а руки сами сработались.

Но, это отмечали все – при каждом выстреле я словно бы немного испуганно сжималась. Естественно – когда ты различаешь разговор за полкилометра отточенным за долгую жизнь слухом как у животного, когда слух – твое орудие (как винтовка для Мари), когда ты действуешь преимущественно в тишине ночей и должна обладать очень тончайшим и острейшим слухом, ты чуть не умираешь от такого удара по ушам. Я всегда носила с собой вкладыши в уши на этот случай. И мгновенно их вкладывала. Ибо это каждый раз был такой удар по нервам! Честно – не люблю огнестрельного оружия! Честный нож куда лучше!

А Мари редко лазила в чужие порядки, сидя в большинстве в группе прикрытия и обеспечивая мою безопасность на случай шумного ухода. Мы здорово дополняли друг друга, но она леди и в рукопашной слабовата, как на мой взгляд.

...Я потрогала занавеску.

Из лесу бахнул один выстрел, слившийся с выстрелом Мари наверху.

И тишина.

Я взяла резную палочку из дерева с вырезанной рукой на конце, которой аристократы чесали себе спину. Рука на ручке. И сымитировала ею, будто кто-то, застонав, уцепился снизу за подоконник. Чтобы ручку было видно.

Ничего.

Я осторожно подняла шляпку, будто кто-то раненный приподнимается с полу, упершись головой в занавесь и плохо держась на ногах. Наполовину вывалившись в окно.

Ничего.

Я пробила «головой» и откинула занавеску, выставив винтовку и шляпку.

Тишина после грома выстрелов стояла абсолютная.

Только шмели в ушах жужжали.

Я, решившись, вынула вкладыши.

Глупость, конечно, еще полчаса я буду адаптироваться. И вообще, сегодня мой знаменитый слух полностью не вернется.

Отец всегда сравнивает меня с нежным музыкантом – утонченный слух, длинные чуткие пальцы – что всегда злит Мари. Она считает, что убивать издалека более женственно, чем черкнуть лезвием по горлу. И, странно, считает меня грубым и неженственным существом, сама стоя в грохоте и дыме. А я ненавижу даже охоту, эту дамскую забаву! Я жалею бедных зверюшек!

И тишина. Ни одна веточка не шелохнется в лесу, даже птички не поют. А может, я просто не слышу.