Как всегда

Картина, увиденная в довольно большой, квадратов двадцать, не богато обставленной под гостиную комнате, поразила. В углу, возле запертого окна, покрытая местами уже подзапекшейся кровью и пробивающимися в не слишком измазанных местах огромными синяками, без движений лежала женщина. Возраст определить было трудно. Ночная рубашка из некогда цветной, веселенькой ткани, кое — как прикрывавшая наготу, была изорвана и держалась на одной тесемке через плечо, а из прорех проглядывала слегка обвисшая, с черными следами грубых мужских пальцев, грудь. Оба глаза оплыли и уже, фактически, ничего не видели. Только изо рта с торчащими осколками зубов доносились стоны. В другом, дальнем от входа углу, развалившись в старом, продавленном кресле, сидел крепкий мужик лет сорока и смотрел телевизор. Синяя фланелевая рубашка была расстегнута до пупка, обнажая расписанную тусклыми наколками грудную клетку да шарообразное брюхо. Черные, не глаженные брюки почему-то оказались подкатаны на рыбацкий манер, до колен. На голых ступнях виднелись так же какие-то рукотворные узоры. Судя по беглому осмотру татуировок, этот дядька всю свою сознательную жизнь провел за решеткой, особо по воле не гуляя.

Справа от него стоял, прислонившись рукоятью к подлокотнику, топор, а чуть поодаль, поближе к стене, маячили пустая литровая бутылка из под водки и половина баклажки «Фанты». Слева, прямо на полу, среди хлопьев пепла, лежала на боку переполненная окурками майонезная банка. Такая вот идиллия… Лицо сидящего было словно вылеплено из теста, неживое. Только маленькие, поросячьи глазки буравили вошедшего и безобразно торчала во все стороны редкая, трех или четырехдневная щетина. Сильно пахло перегаром пополам с дешевым табаком.

— Ну че, курва, мусоров вызвала?! Опять меня в лагерь упечь хочешь? Мало я тебя воспитывал, блядина?

Женщина не отреагировала, продолжая подвывать на одной низкой ноте. Судя по всему, она находилась в шоке. Только сейчас старлей заметил, что посреди комнаты стоит здоровенный, покрытый красной грунтовкой, баллон для природного газа, так любимый не богатыми дачниками. Принюхался. Специфического запаха в воздухе не было, и он вздохнул с облегчением.

— Слышь, мужик. Давай, плавно, ручки за голову и мордой в пол. Кухню знаешь. Рыпнешься — завалю к чертовой матери.

Масик говорил словно в пустоту. Толстопузый дядька даже не повернулся в его сторону. Не было обычной в таких случаях брани про ушатых лягашей, сопровождаемой размахиванием рук и пеной у рта. Плавно, стараясь не дышать, опер немного отошел вправо, освобождая проход, но стоявший за спиной Колюня и не подумал воспользоваться ситуацией. Так и остался стоять в глубине коридора, громко посапывая. Приходилось действовать самому, без подстраховки.

— Ты что, уважаемый, плохо слышишь? Не доводи до греха, делай, чего говорю.

Ответ был почти стандартный.

— Пошел на х…й, заморыш! Замочу!!!

Это было уже что-то. Неторопливо, как в замедленной съемке, рука сама подняла пистолет на прицельную линию, а ноги сделали еще один, мелкий шажок, но теперь уже вперед. Первый шаг к задержанию. От разыгравшегося волнения, смешанного с охотничьим азартом в висках густо запульсировала кровь, звонко прилила к ушам. Звуки стали доноситься словно сквозь вату. Начиналась классическая схема «один на один». На сержанта особой надежды не оставалось.

В милицейской голове табунами проносились мысли, но ни одной ухватить за хвост не удавалось. Как дальше вести себя с этим невменяемым уродом? Отправлять ли Колюню за подмогой, или оставить при себе, на всякий случай? Догадался ли он захватить из машины хоть какие-нибудь наручники?

Ответы Разков найти не успел, хотя тупоумием не страдал. Неожиданно развалившийся по барски, пьяный мужик, оказался на ногах, с занесенным над головой топором. Из затуманенных глаз явно проглядывало хмельное, необузданное бешенство. С диким ревом, словно раненый медведь-шатун, он довольно резво, при его размерах, бросился через всю гостиную на опера.

Ни какого страха не было. Не пронеслась перед глазами вся жизнь, не зазвенела в голове ни одна из бесчисленных инструкций о применении и использовании огнестрельного оружия. Не произошло ни каких душевных колебаний, как у слабака Раскольникова. Ничего. Как в тире. Палец сам нажал на спусковой крючок. Раз. Потом второй. ПМ — штука мощная. Убойная дальность полета пули не велика, но с близкого расстояния эта маленькая, издали похожая на застывшую каплю железка может натворить больших дел.

Оба попадания пришлись в живот. Назад дядьку, как в кино, не отбросило, но скрутило в своеобразный штопор мгновенно. Топор с музыкальным звоном упал на деревянный пол, картинно застряв меж досок. Раздался удивленный, нутряной хрип. Между ними оставалось метра два…

— Колюня! Держи трубу и вызывай сюда наших и скорую!

Водитель, лицо которого от увиденного приняло цвет чистой портянки, дрожащими руками взял протянутый ему мобильник. Не удержал, уронил. Снова взял и сбивчиво, невнятно прокричал в трубку кому-то о случившемся.

— Скоро будут. Скоро… Масик, а с ним что делать?