Как заарканить миллионера

Адам понимал ее не переубедить. Да и как, если в голове у него вертятся два слова: «Бедняжка Мак!»?

Часы Лорен Грабл-Монро сочтены. И чтобы их пересчитать, хватит пальцев на одной руке.

16

Одинаковые безликие кирпичные дома. Одинаковая чахлая зелень у подъездов. Одинаковые видавшие виды машины у бортика тротуара. Одинаковые хмурые прохожие. Должно быть, потому Эди Малхолланд и выбрала этот район, что здесь легко слиться с асфальтом.

Неделю назад она велела Лукасу оставить ее в покое. Всю неделю он старательно исполнял ее желание. В «Дрейке» появлялся только по вечерам, после окончания ее смены. Колледж «Северн» объезжал за несколько кварталов. Всякий раз, как его охватывало искушение набрать ее номер, старался занять себя чем попало.

И что же получил он в награду за свое благородство?

Тоску. Уныние. Одиночество.

Многого он еще не понимал в Эди Малхолланд, но одно понял определенно. Кто-то обидел ее в прошлом. Не просто обидел — искалечил ее душу. Научил бояться близости. Отскакивать в ужасе от чужих невинных прикосновений. В каждом мужчине видеть зверя-насильника.

Быть может, Эди готова провести жизнь в одиночестве, но Лукас с таким решением не согласится. Ибо в один прекрасный или поганый вечер — бог знает почему — его охватило желание приблизиться к ней. Прикоснуться. Сжать в объятиях и никогда не отпускать. Понять, что ранило ее нежное сердце, и научить снова доверять людям. И желание это росло и росло, пока не стало для Лукаса сильнее всего на свете.

Почему? Черт его знает. Должно быть, потому, что Эди его удивила. С первого дня знакомства он видел в ней Сладенькую Эди, беленькую, миленькую и добренькую, этакую сказочную фею, душащую нормальных людей (вроде него самого) своим тошнотворным оптимизмом. Не сомневался, что она выросла в каком-то идеальном мире. Что в ее душе нет ни теней, ни острых углов. Что ни разу в жизни — это в свои-то двадцать с лишним лет! — не ощущала на горле ледяных зубов реальности. Что ей неведома боль.

Словом, воображал ее какой-то одномерной картинкой из слащавой детской книжки.

Но оказалось, что он ошибался. Есть в ней и тени, и острые углы. Доброта ее вскормлена злом. Свет ее окружен тьмой. Нежность ее покоится на горечи.

Как это несправедливо!

Странный возглас в устах Лукаса Конвея. Он ведь девизом своим сделал слова: «Кто сказал, что жизнь справедлива?», он написал этот лозунг на своем знамени и на все лады растолковывал эту горькую истину всякому, кто хотел слушать (а порой и тем, кто не хотел). И за слоганом «Жизнь несправедлива» всегда следовал второй: «Смирись с этим!»

Но сейчас он чувствовал, что смириться с несправедливостью не может. Только не теперь. Только не в отношении Эди.

Если бы речь шла о нем — да ради бога! Не простил, нет (кого тут прощать? Судьбу? Карму? Законы Вселенной?), но оставил прошлое в прошлом и научился жить дальше. Нищета, бесприютность, отчаяние — все это для него лишь тени из ночных кошмаров. Да, у него не было счастливого детства, да, он никогда не станет таким же, как беззаботные детишки богатых отцов. Душа его отравлена горечью, ненавистью, подозрительностью — и до самой смерти никуда не денешься от этого наследства. С этим он смирился. В конце концов, кто сказал, что жизнь справедлива?

Но он не позволит судьбе проглотить Эди.

Багровое солнце коснулось горизонта. Лукас затормозил у подъезда Эди. Обычно в это время он уже дома — в квартире, пустой и безликой, словно его жизнь, — готовит себе одинокий ужин, ломает голову, чем заполнить долгий тоскливый вечер. Но сегодня Лукас нарушил данное Эди обещание, когда, заглянув после работы в «Дрейк», узнал, что сегодня она ушла, не закончив смену.

«Заболела», — сказала Линди.

И помчался, как дурак, узнавать, не нужно ли ей чего. Может, горячего супчику. Или чашку чая. Или злобного циничного тролля, которому чертовски плохо без нее.

Немного помедлив у двери, он постучал. Выждал минуту, постучал еще раз. И еще. И уже собирался плюнуть и ехать домой, как вдруг услышал по ту сторону двери легкий шелест дыхания.

— Эди, я знаю, что ты здесь, — произнес он, глядя прямо в дверной «глазок». — Я слышу, как ты дышишь.

Полная тишина была ему ответом.

— А теперь ты задержала дыхание, — продолжал он. — Но я могу подождать, а вот ты долго ждать не сможешь.

После паузы щелкнул, неохотно поворачиваясь, дверной замок. Медленно-медленно приоткрылась дверь. Очевидно, Лукас поднял Эди с постели: золотистые волосы ее были растрепаны, стройную фигурку облегал пестрый халат, расшитый пальмами и попугаями. Глаза покраснели и опухли, под ними залегли глубокие тени.

Чего бы он ни отдал сейчас, чтобы ее утешить!

Вздохнув, Эди отступила от двери:

— Вижу, уйти подобру-поздорову не хочешь. Что ж, входи. Не хочу, чтобы обо мне сплетничали соседи.

— О тебе? — переспросил он. — Да что ты! Что они могут сказать? Что ты милая, вежливая, ласковая, всегда улыбаешься и любому готова помочь?

Она хмыкнула:

— Да уж, о тебе такого не скажешь!

Закрыв за ним дверь, Эди слабо махнула рукой в сторону гостиной. Будем считать, что это приглашение, решил Лукас.