Как закалялась жесть

— Ну только не надо! — все-таки срывается Елена. — Что вы в этом понимаете, вы все!

Она делает стремительный шаг к выходу на лестницу. Однако я не даю разговору так просто оборваться.

— Ты потрясная девчонка, я завидую твоему неведомому другу. Извини, что влез не в свое дело, но…

Дверь, готовая вот-вот хлопнуть, притормаживает.

— …Насчет понимания. Может быть, я единственный здесь, кто тебя понимает. Понимает и ценит. Может быть, ты сама еще не знаешь собственной ценности. Подумай об этом.

Елена уходит из палаты.

Через пару секунд дверь приоткрывается, и в щель просовывается искаженное гневом лицо.

— Если парень меня любит, — чеканит Елена, — то ничего плохого обо мне не скажет, чем бы я там ни зарабатывала на жизнь.

Дверной косяк содрогается.

Поразительно. Я уже и забыл, с чего начал разговор, а она помнит… Неужели и правда — «парень»? Неужели простые чувства не чужды каменной принцессе? Может, она даже… влюбилась?

Нелепое предположение. Но — вдруг?

Размышляя об этом, я не смог заснуть до утра…

Четыре дня назад

Надежда умирает последней. Но, в конце концов, тоже умирает…

12.

Отсчитывая сердечные сокращения, пищал монитор; в его электронном чреве еле слышно шумел вентилятор. По одному экрану ползла кардиограмма, по другому — ритмы мозга. В целом параметры были не критичны: АД чуть повышено, пульс чуть учащен, насыщенность крови кислородом — в норме.

— А теперь сама, — сказала мать. — Не забудь — разрез ступенькой.

Обращается со мной, как с несмышленышем, подумала Елена.

Предстояло отнимать пальцы на обеих руках. Впрочем, с левой рукой мать уже закончила. Товар был уложен в контейнер, пять ран на кисти — зашиты. Голый Алик Егоров спал на столе под многофокусной лампой: дыхание свободное, лицо безмятежное. Парень хорошо переносил наркоз.

Елена взялась за ампутационный нож.

Когда удаляешь палец, то разрез тканей и вправду нужно делать ступенькой. На ладонной поверхности кожи оставляют больше — она крепче, тренированней. Это букварь… Елена работала сосредоточенно и быстро. Оттянуть кожу, перевязать сосуды, вытянуть и отсечь нервы. Сухожилия — тоже долой. На пальцах нет мышц, только сухожилия, это облегчает дело. Затем — пилить кость…

— Подожди, он просыпается, — сказала мать.

Она ввела Алику Егорову еще кетамина и некоторое время следила за его дыханием.

Новая порция ампутантов заняла свое место в контейнере. Эвглена Теодоровна с одобрением наблюдала за действиями дочери. Та зашивала раны, используя для этого лавсан — как и для перевязывания сосудов. Глупо тратить кетгутовую нить, если в ближайшие дни пациент лишится остатков кистей. Больше всего Елена любила заключительную стадию процесса: прятать неопрятную окровавленную кость под нежным лоскутом кожи; трехгранная хирургическая игла, изогнутая полумесяцем, порхала в ее сильных руках. А резать и пилить — нет, не любила.

— Ты моя отличница, — сказала мать.

— Если б знали вы, из какой крови растут стихи, — откликнулась Елена, меняя перчатки. — Дальше, как я понимаю — ты?

Она бы и сама справилась, но время поджимало: скоро явятся клиенты. На очереди стояли лодыжка и почка. Число заказов ко вчерашнему вечеру прибавилось — купить новые «игрушки», кроме Алексея Алексеевича, изъявили желание еще двое: один — постоянный клиент, и новый человек. Именно этот новый и запросил пальцы — на пробу. Зачем ему «на пробу» все десять — его, конечно, дело, но рекомендация пришла от серьезнейшего, давнего посредника.

— Ты будешь звонить ПАгоде? — спросила Елена.

— Зачем?

— Рассказать про Скандинавию и китайцев.

Мать не ответила: занята была.

— Тогда скажи мне номер телефона, я сама позвоню.

— Что за вздор? Подай зажим.

Тончайший слой костяной пыли покрыл пластик стола. От ноги пациента отделился сочный кусок: нога укоротилась дюймов на пять. А чтобы избежать возражений, пациент получил очередные кубики кетамина внутривенно. Работа кипела.

— Тебе чего, Саврасов? — осведомилась Эвглена Теодоровна, не поворачивась.

В операционную заглядывал карлик-получеловек. Ухватившись за дверную ручку единственной конечностью, он окинул взглядом помещение:

— По жене соскучился.

— Спасибо, милый, я очень тронута.

Его бархатный баритон, его блестящие глаза могли бы свести с ума не одну женщину. Возможно так и было — в прошлом.

— Помощь нужна? — предложил он голосом, полным искренности.

Елена засмеялась. Мать, наоборот, не приняла абсурдную шутку.

— Если ты понадобишься, мы тебя непременно позовем.

Урод ушел, ловко балансируя на своих обрубках. Как он сохранял вертикальное положение — только ему ведомо.

— Поворачиваем, — скомандовала мать. — С датчиками аккуратнее.

Четыре руки уложили Алика Егорова на левый бок, открыв правый ножу хирурга.

— Какое чистое, благородное тело, — прошептала Эвглена Теодоровна. — Что же я делаю, стерва, живорез, коновал, что же я творю…