Как закалялась жесть

После очередной операции, когда кончается действие наркоза, я всегда пл А чу…

А этот тип вдруг опять обращается ко мне:

— Ваша фамилия довольно известна, господин Саврасов. Не ваши ли работы украшают сии стены? — он идет вдоль живописной серии «Наш сад».

— Это работы моих учеников, — отвечаю я ему, подавив страх. — Мои висят в Третьяковской галерее.

— Непременно схожу, — обещает он. — Посмотрю ваши творения и вспомню, какого мастера мы потеряли…

Весело пошутили и расстались.

Вот так оно все и было…

* * *

Нет, не случайно здесь появился капитан Тугашев, не случайно он стал знакомиться с Эвгленой. Это событие — прямое следствие визита Виктора Антоныча. Понять бы теперь — кто-то прокололся или так задумано? И если прокололся, то кто: Купчиха, Неживой, Тугашев?

Но самое непонятное вот что. Жуткий монстр по имени Виктор Антонович, от которого уползти бы и забиться в щель, вызвал во мне противоестественное, совершенно необъяснимое ощущение, будто я ему нужен. Причем, живым. Ни на секунду я не сомневаюсь, что пугал он меня всерьез, и, тем не менее…

Кто он — вестник жизни или смерти?

Вот уж точно: «Пока чешусь — надеюсь».

Открывать глаза не хочется…

21.

Я просыпаюсь оттого, что в помещении кто-то ходит. Прислушиваюсь — не открывая глаз и не переставая сопеть. Тетя Тома? Купчиха?

Кто-то шлепает босыми ногами по линолеуму. А я лежу спиной к палате, то есть даже если попробую подсмотреть — увижу только картину. На картине — колючие, растущие из песка головы Максима Горького. Мексиканский пейзаж… Что делать?

Ситуация решает за меня. Я внезапно оказываюсь без одеяла — сдернули рывком. Ни хрена себе! Лежу голый. Изображаю секундное просыпание, издаю протяженный вздох и переворачиваюсь на другой бок. Пришелец застыл, ждет. Все в порядке, я продолжаю спать. Он отходит. Я приоткрываю веко — осторожно, на микрон…

Кто-то, тщательно завернутый в простыню. Ни головы, ни рук, ни ног пришельца не видно. Привидение? Лучше бы, конечно, оно; жаль только, что этот дом обходят стороной даже привидения.

Как положено, включено ночное освещение. Ледяная синева висит в палате, позволяя рассмотреть, что одеяла лишился не я один. Спящие Егоров и Тугашев также открыты для чужих взглядов. Некто в простыне явно рассматривает нас троих, словно выбирает. Наконец подходит к Тугашеву, склоняется над ним… В призрачном свете ночника лезвие ножа кажется картонным, ненастоящим.

Нож?!

Никаких сомнений. Коротким точным ударом пришелец вгоняет оружие в грудь спящего — в область сердца.

И тут же — металлический стук оживляет жуткую тишину. Похоже, привидение что-то рассыпало по полу.

Остатки наркоза слетают с Тугашева, как кожура с луковицы. Товарищ капитан распахивает глаза, явно не понимая, где он и что с ним. Пытается приподнять голову, затем пытается заговорить. На губах его пузырится кровавая пена, рукоятка ножа вибрирует вместе с диафрагмой. Убийца наваливается — держит жертву, смотрит, как человек умирает.

Тот умирал минут пять…

Что происходит? Совершается преступление или акт милосердия?

Как бы там ни было, я готовлюсь защищать свою жизнь. Я готовлюсь сорвать с ночного зверя покрывало, едва тот приблизится на расстояние удара. Моя единственная рука — это, знаете ли, тоже оружие… Однако ничего такого не нужно. Время подвигов еще не настало. Убийца уходит, оставив труп в постели; он уходит на лестницу, закрыв второй этаж на ключ.

Конец приключению.

Я вскакиваю.

Меня лихорадит.

Встав на краю кровати, осматриваю палату. Дверь к тете Томе закрыта — это в высшей степени странно. Спустившись на пол, я добираюсь до ее комнатенки, приоткрываю дверь, заглядываю в щелку… Жива старушка, надо же. Просто спит.

Идиллия.

Как кстати ее разморило, отметил бы проницательный сыщик.

Тугашев тоже спит — по своему. Я зачем-то тороплюсь к нему. Он мертв, мертвее, чем свет больничного ночника. Мертвенно-синие глаза открыты, из груди торчит рукоятка кухонного ножа. Прощай, Рома; возможно, тебе повезло… Обыскиваю пространство вокруг его кровати и обнаруживаю на полу несколько похожих ножей. Вот, оказывается, что выронил гость. На лезвиях — надпись: «SAAB».

В доме, нашпигованном хирургическими инструментами, убивают кухонными ножами? Смешно…

Я возвращаюсь к себе, не притронувшись к трупу. И, тем более, совершенно незачем бить в барабаны или, там, трубить в трубы, созывая здешних нелюдей. С какой стати я должен поднимать тревогу? Лучшая линия поведения — забросить на свою кровать одеяло и возобновить прерванный отдых, что я и делаю.

Случившееся — не моя проблема.

Три дня назад

Продать человека по частям гораздо выгоднее, чем целиком…

22.

Все смешалось в доме Облонских, написал бы по этому поводу классик.