Как затеяли мужики за море плыть

— Не-е, — вглядывался Просолов в черты лица стоявшего перед ним мужчины, а в голове уж что-то прыгало, скакали косточки каких-то счётов, на которых выводилось какое-то число, будто способное Игнату подсказать, кого он видит. — Не признаю, мил человек, прости.

— Э-эх, Игнаша, — вздохнул прохожий. — Шапку, что ль, снять? — и уж тащил с седоватой головы свой малахай.

Перед Игнатом стоял Иван Устюжинов, но совсем не прежним юношей, с румянцем и пушистой бородкой, был он теперь. Мужчина сильный, видно, пострадавший, изведавший немало, измученный, стоял перед трактирщиком.

— Ну, все не признал?

— Господи, Ванюша! — привстал Игнат и снова сел, отбросив зачем-то несколько косточек на счётах. — Да откуда ж ты? Жив, что ль?!

— Жив, как видишь, ежели не веруешь в бродящих мертвяков.

— Не верую, Иван, живой ты! — и засуетился: — Да ты иди ко мне сюда! Сейчас жену покличу, сготовит что-нибудь! Э-эх, ма! Живой, а я уж думал… Да иди, иди ко мне!

Иван, снимая шубу, прошел к Игнату за прилавок. Трактирщик обнять его хотел, но тот словно не заметил его порыва. Уселся и снова принялся за водку.

— Ты, я вижу, делом обзавелся, окапиталился…

— Да вот, Иван, — смущался Игнат, — процветаю помаленьку трудами рук своих.

— Хорошо сие. И себе прибыток, и государству польза. Хорошо. А Просоловым чего ж назвался?

— А ить сие мое отеческое имя. Суета ж — прозванье было.

— Не суетишься, стало быть, таперя?

— А зачем нам суетиться, — провел Игнат рукой по бороде. — Суета торговле помехой токмо будет.

— Ну а остальные, что с тобой ушли, чем промышляют?

— А кто их ведает. Я уж лет десять, как никого не видел. Тогда ж, шешнадцать лет назад, Судейкин Спирька да Рюмин Ванька с бабой своей в Тобольске жить остались, в канцелярию на службу поступив. Мои ребята здесь, в Иркутске, промышляли зверобойством. Попов да Брехов на Камчатку двинули, Лапин, Березнев да Сафронов Петр в Охотск направились. Я ж здеся к званию купеческому пристал, но решил трактир завесть, вот и промышляю тако.

— Понятно. Ну а об отце моем чего-нибудь слыхал? — спросил Иван, сурово глядя на Игната, словно требуя ответа доброго, но трактирщик нахмурился:

— Слыхал. Батю твоего, отца Алексия, земле уж лет пять назад предали. Но, скажу тебе, суда над ним не учиняли. Признали невиновным, — и будто затем, чтоб известие печальное немного оттенить, весело сказал: — Зато Гераська-то Измайлов да Парапчин с женою здравствуют еще!

— Как так? — изумился Устюжинов. — Ведь померли они на острове курильском, на Маканруши!

— Нет, не померли! Скитались они по той земле необитаемой и нашли стоянку купца-зверопромышленника Протодьяконова, который их на материк и доставил. Допрашивали их в Иркутске, но вскоре императрицей-матушкой были прощены. Семку ж Гурьева, что нас тогда предал, за непричастье к бунту простили сразу и в родовую вотчину отправили. Вот так-то, Ваня, — похлопал себя по коленке толстой довольный жизнью Игнат-трактирщик. Он чрезвычайно рад был гостю своему. — Ну а поведай мне таперя, како удалось вам колонию устроить?

Иван долго молчал, дергал щекой со шрамом, в которой, видно, нерв был поврежден, закуривал, пил водку, наконец заговорил:

— Предприятье наше поначалу счастливым было. Поселение устроили на славу. Господин Беньёвский у дикарей едва ли не королем считался, дороги строил с помощью дешевой туземной силы, каналы. Хотел цивилизацию навроде европейской на Мадагаскаре утвердить…

— А что ж наши мужики?

— Поумирали скоро. От лихорадки. Непривычным для них мадагаскарский климат оказался. Но дальше слушай. Губернатор Иль-де-Франса, господин Пуавр, Беньёвского соперником своим считавший, в Париж все время цидули посылал, всячески вредил и козни строил, так что когда Беньёвский, желая в Париже на Пуавра найти управу, туда поехал, то не увидел прежнего к себе доверья и должность представителя французского на Мадагаскаре потерял.

— Что ж тогда?

— Обратился к правительству великобританскому, предлагая англичанам остров сей под ихнего льва подвесть, но британцы не доверились Беньёвскому. — Устюжинов замолчал, долго трубку разжигал, пил водку. Видно было, что продолжать он не хотел. — Ну, доскажу конец истории своей. Получив прием холодный в Лондоне, господин Беньёвский со мной в Америку уехал. Правительству тамошнему советовал Мадагаскар к рукам прибрать. Сам Франклин слушать его изволил. Слушать и внимать. Из Балтиморы для цели сей послали судно. К Мадагаскару подошли, часть команды на берег вышла, но тут напали на нас французы, и капитан корабля американского, пальбы испугавшись, видно, якоря поднял и в море ушел. Так остались мы на острове с горсткой людей. Беньёвский, помня прежнюю приверженность к своей персоне населения туземного, стал дикарей учить владеть оружием с намереньем французов, что там успели укрепиться, с острова изгнать. Первые сражения с французами удачны были, но в одной из схваток господин Беньёвский пулей в грудь смертельно ранен был. Умер на моих руках. Я ему глаза закрыл. — Устюжинов судорожно вздохнул. — И вот… вернулся…