Как затеяли мужики за море плыть

— По-ми-ло-серд-ствуй-те, брат-цы…

К десятому удару он уже не мог стоять на ногах, которые подогнулись в коленях, — замычал что-то совсем несуразное и повис на спине инвалида.

— Будет с него! — махнул рукой старичок в капитанском кафтане, и палач, уже занесший над головой руку с кнутом, остановился.

Все увидели, что сделал он это с явной неохотой, словно пожалев о конце понравившегося ему дела. Потом достал из кармана грязную тряпицу и стал вытирать ею окровавленный кнут.

Человек в черном кафтане, который так и не надел свою шляпу, смотрел на происходящее, стоя у телеги и ничем не выдавая своего отношения к экзекуции. Напротив, он был совершенно равнодушен, только широкие его ноздри сильно порой раздувались, будто он принюхивался к чему-то. Он видел, как уносили избитого, как потихоньку стала расходиться толпа казаков и баб, видел, как солдат, привезший его сюда, подбежал к капитану и с положенной церемонией отдал ему пакет за пятью красными сургучными печатями. Капитан тот пакет разорвал немедленно, что-то спросил у солдата, который махнул рукой в сторону телег. Тогда капитан, быстро ступая тощими ногами, обутыми в оленьи торбасы, направился к телегам. Приехавшие разглядели в нем довольно бойкого ещё старичка лет шестидесяти пяти с косматыми кустистыми бровями, делавшими лицо сердитым и даже строгим. На шее его по причине осенней свежести или просто фасона ради красовался не форменный галстук, а какой-то теплый бабий платок. Вообще, кроме кафтана с золотым, но совсем почти осыпавшимся галуном, не имел этот старик в своем облике ничего капитанского — ни в платье, ни в фигуре.

— Ага! Вона вы какие! — бойко крикнул он, подойдя к телеге. — Польские бунтовщики! — в руке он держал разорванный пакет, которым размахивал. Ладно, здороваться давайте. Я — капитан Нилов, камчатский начальник, а вы кто такие будете? Вот ты, к примеру! Имена, имена прошу называть! обратился он вначале к обладателю нечесаных длинных волос.

— Август Винблан, поручик, — поклонившись, ответил тот.

— Винблад? Поручик? Немец? — прикинулся глуховатым Нилов.

— Ваша милость, — подскочил к капитану солдат с фузеей. — Он по-расейски ни бельмеса не понимает, из свейской земли он.

— Из свейской, говоришь? — насмешливо переспросил Нилов. — А какого куражу ради спутался ты, швед, со всякой сволочью? Али заплатили изрядно?

— Господин капитан, — негромко, но твердо сказал мужчина в черном кафтане. — Барские конфедераты — не сволочь. Мы жаждали освободить республику от тирании Станислава — короля польского.

Нилов не по-стариковски резко повернулся к говорящему, голову набок наклонил, спросил насмешливо:

— Ну и как? Освободили? Больше освобождать не желаете? — Он усмехнулся, не получив ответа. — Ну а ты, освободитель, кем будешь?

Человек в черном ответил с достоинством, но почтительно, понимая, с кем говорит:

— Я — конфедерат Мориц-Август Беньёвский. Солдат, бывший некогда генералом. Теперь же — невольник.

Хохлатые брови Нилова радостно двинулись вверх.

— Изрядный ответ, Мориц-Август! Ты, конфедерат, смел! Ну, вот что, обратился он уже к обоим, — присланы вы сюда под мое попечение и догляд, то бишь в ссылку, но без околичностей скажу — у меня ссыльные, ежели не шалят, безо всякой нужды живут и с полным достатком свободы. Так что смирны будете, то и я вам обид-каверз чинить не стану. Ну а если…

— Мы понимаем, — наклонил голову Беньёвский. — В ином случае с нами может приключиться та же беда, что и с виденным нами беднягой. Не ради ли нашего приезда вы устроили казнь?

Нилов беззубо улыбнулся:

— Не имею избыток досуга для оных демонстраций. К тому же сами убедитесь в моем мягкосердечии. А виденный вами человек — вор и заводчик возмущений. С этой братией у меня расправа коротка. Да и дали-то ему всего десть ударов — сущие пустяки для сего люда.

— В Петербурге, — сказал Беньёвский, — я видел, как людей убивали насмерть с трех ударов.

Камчатский начальник снисходительно улыбнулся:

— Да что там с трех! Я и таких ловкачей видал, что с одного кнута перебивали человеку кость хребтовую. Я же наказание соразмерно с силой и мастерством своего Евграфа косорукого назначил. Кошкины слезы, говорю я вам.

Было видно, что Нилову неприятен разговор о казни и он досадует на случай, давший приехавшим возможность увидеть её, но отходить от понравившегося ему Беньёвского капитану тоже не хотелось.

— Ну а каким мастерствам или наукам обучен? — спросил он у конфедерата. — Писать-то хоть по-российски умеешь?

— Пишу по-русски лучше, чем говорю, — вежливо отвечал бывший мятежник. — Еще владею латинским, греческим, еврейским языками, разумею по-турецки и по-персидски. Французский, польский, немецкий знаю совершенно, но аглицким владею плохо, однако и его немного понимаю.

— Вот ты каков! — удивился Нилов. — Ну а арифметику, геометрию знаешь?