— Головой ответишь мне, коль через час не выведешь из бухты судно! Свистай команду, да токмо потихоньку, чтоб с берега увидеть приготовлений наших не могли! Кто свободен, пусть получает мушкетоны, фузеи, пистолеты! Батурин, Винблан, Степанов, к пушкам!
Все из кают-компании высыпали на палубу, началась беготня, возня, тащили ружья, порох, заряжали картечью все три пушки, матросы на мачты лезли ставить паруса. Чурин крепко матерился и раздавал направо и налево тяжелые затрещины. В это суетное время подошел к Беньёвскому Иван Устюжинов, сказал тревожно:
— Господин адмирал, неможно плыть!
— Как? Отчего?! — заорал Беньёвский.
— Хрущов пропал. Нет его на галиоте.
— Да где же он?! — бешено закричал Беньёвский. — Не утопился же он с тоски по японской водке?!
— Нет, не утопился. Я с мужиками говорил — подозревают, что уехал он на берег на одной из лодок, что к нам сегодня приплывали.
— Да что он за дурак? Неужель уплыл?
— Надо думать.
— Ну а раз уплыл, — мгновенно стих Беньёвский, — стало быть, желал того и учинил по воле собственной. Да, глупость, вижу, вперед вас, русских, родилась! Японцем заделаться решил! Тьфу, срам, позор! Но ты не думай, что мы Хрущова твоего кликать али дожидаться станем, — отплываем мы!
— Нет, мы не поплывем, — с твердостью и тихо сказал Иван. — Он, надо думать, воротится уж скоро.
— Некогда нам ждать, Иван! Сегодня ночью нас зарезывать придут японцы!
Едва закончил свою фразу Беньёвский, как увидал стоявшего поодаль мальчика-японца, который будто не решался подойти.
— Ну, чего тебе? — сурово спросил адмирал.
Перебежчик робко подошел, с улыбкой детской, дурковатой показал серебряный пятиалтынный и дважды растопырил пальцы на руке.
— Вона, гляди! — показал Беньёвский Ивану взятую из рук японца русскую монету. — Представишься тут британцами, когда япошкам одно серебро орленое дают! Ах, подлецы! И сей вот своих за серебро продает!
Беньёвский вынул из кармана горсть монет и с презрительной гримасой ссыпал их на ладонь японцу.
Устюжинов, пока тот торопливо прятал деньги, стал спрашивать у перебежчика о Хрущове, описывая жестами его могучий рост и бороду. Японец вначале глядел непонимающе, но потом заулыбался, закивал, стал показывать руками, что такой человек действительно сейчас на берегу, но связанный сидит. Затем изобразил и вовсе что-то непонятное, указав себе на темя и рассмеявшись.
— Не удерживай меня, — решительно сказал Устюжинов Беньёвскому, — я с ним сейчас плыву. Хватит с нас того, что трое уж на смерть голодную обречены. Дурак — он тоже человек…
— Что ж, плыви, — холодно сказал адмирал, — но токмо времени тебе, Иван, даю я… — и на часы взглянул, — час и десять минут, не больше, — и протянул хронометр Ивану, — сие тебе, чтоб время узнавать. После часами оными с проводником расплатишься за труд.
— Спасибо, — не глядя на предводителя, поблагодарил Иван, пряча в карман камзола золотой браслет.
Адмирал же опять схватил японца за воротник рубахи, повернул лицом к себе:
— Вот что, обезьяна желтая, поможешь сему герою того дурака бородатого сыскать. Уразумел?
Японец, казалось, догадался, о чем его просили, согласно закивал.
— Ладно, поплыл я, — сказал Иван.
Беньёвский его остановил, выдернул из-за пояса нарядные пистолеты, протянул их юноше:
— Сие вот захвати, спонадобятся, может.
Иван пихнул оружие за пазуху и пошел с японцем к тому борту, где лодка его привязана была.
Уже сидя в узкой лодчонке японца, который ловко работал одним веслом, он видел, как на тонущем в темени ночи галиоте мужики готовились к защите, — испуганные, сосредоточенные, упорно растившие свой гнев к предполагаемым обидчикам, безжалостным и коварным. А ещё думал Иван дорогой о том, что если и удастся спасти Хрущова, то мужики его ещё сильней возненавидят, узрев в его поступке холопское желание господам служить. Но также понимал Иван, что оставлять Хрущова на берегу никак нельзя — его убьют, а этот грех, казалось почему-то Ване, ляжет и на него тоже. И ещё горело в нем сознание необходимости поспеть к уходу галиота: знал Иван, Беньёвский ждать его не станет, несмотря на их приятельство.