Как затеяли мужики за море плыть

— А чего нам радоваться? — неприязненно отозвался Суета. — Вам, господам, все гульба да потехи, а нам вперед без промедления плыть надобно.

Хрущов пренебрежительно махнул рукой:

— Э-э, гуляй, братцы, пока гуляется! Здеся у вас барина нет — одни товарищи, а приедете на свои острова, так скоро сыщется на вас управа да палка. Губернаторы всякие, пристава, ещё какие черти полосатые. Дыхайте лучше сопелками аер морской — одна пользительность от сей прогулки, — и прочь пошел, насвистывая.

Игнат негромко вслед ему пустил:

— У-у, ерники поганые! Блудяги! Сам дыши сопелками, а мы уж надышались!

Близко к берегу формозскому подойти не удалось — течение сгоняло галиот в море. Лишь в четырех верстах от земли, гористой, покрытой лесом, очень похожей на японскую землю, сумели бросить якоря. Тут же решено было послать разведчиков на остров и там узнать, есть ли где удобная стоянка, кто живет на той Формозе да имеются ли съедобные плоды и нет ли вредностей каких. На этот раз для экспедиции желающих нашлось немало, и адмиралу даже отбирать пришлось. Хрущова и Винблана, рвавшихся на остров, Беньёвский на берег не пустил, к великой их досаде, а отправить во главе команды решил пожилого, спокойного Батурина, который предложение принял безропотно, но пошел в каюту и там под старенький камзол из офицерского сукна надел рубаху чистую. Гребцов, как повелось, вооружили ружьем коротким — мушкетонами, и, преодолевая сильное течение, ялбот с резвым «и-и-и-ух!» к берегу поплыл.

Гребли они до острова не меньше часа, а по прошествии ещё получаса самые зоркие на судне разглядели, что шлюпка от берега уж отвалила и правит к галиоту.

— Чего-то больно скоро возвертаются, — с тревогой в голосе заметил Степанов Ипполит.

— Да, прижег им кто-то пятки, — кивнул Хрущов.

— Зачем, зачем им плавать адмираль велеть! — вскричал по обыкновению раздраженный, злой Винблан. — Все ты, Хрюсчоф, подговориль! Сладкий фрюкт желаль!

— Да заткнись ты! — цыкнул на шведа Петр Алексеевич. — Узнаем, а опосля и тявкай!

Спустя ровно час ялбот качался на волне под самым бортом галиота. Стоявшие на судне видели взволнованные, злые лица гребцов, что сидели в шлюпке. Опустили трап, и они на палубу взобрались.

— Братушки-и-и! — плаксиво заверещал белоглазый Андриянов Алешка, поднимая над головой какую-то тростинку около аршина длиной и потрясая ею. — Не можно нам на сей остров выходить! Поганый там народ живет! Зверье! Чуть мы на берег ступили да в лес вошли, они уж тут как тут, рожи черные, как у арапов, и, ни слова не говоря, зачали в нас стрелы из луков своих пущать! Вона, глядите! В руку мне угодили, христоненавистники проклятые! Уходить отсель надобно, уходить!

К Андриянову кинулись мужики, желавшие убедиться в справедливости слов его. Ощупывали руку, рассматривали рану, которую Алексей всем охотно показывал, очень себя жалея и негодуя на христоненавистников. Прибежала жена его, баба заполошная, крикливая, завопила, для фасону в обморок упала. Мужики передавали из рук в руки стрелу с длинным железным копьецом, имевшим зазубрины, и с красным опереньем. Охали, ахали, вспоминали лицемеров-японцев, начинали ненавидеть ненавистью лютой и здешних туземцев.

Беньёвский, мявший в подвижных, взволнованных руках вышитый батистовый платок, нетерпеливо выслушивал рапорт Иосифа Батурина:

— Ваша милость, мы и не думали об опасности, поверьте. На берегу — ни души, и в лес вошли — тоже никого. Прошли по зарослям сажен двадцать пять, на полянку вышли, и тут — на тебе! — засвистали стрелы! Куда ж укрыться? Но вот показались и противники наши, человек до двадцати, все рослые и черные, как деготь, волосы курчавые, сами наги, токмо пояса с мохрами, срам прикрывающими. На плечах вроде женских бус, а в ушах по палочке продето с красной кисточкой — дикари, короче, пренатуральные. Прячутся за деревьями и стрелы в нас пущают.

— Ну а вы? — ледяно спросил Беньёвский.

— Мы, преж того как ретираду учинили, залп из мушкетонов дали, но, как полагаю, безуспешно.

— Сударь, — укоризненно качая головой, зашептал Беньёвский, — ладно, пусть они мужики, лапотники, но вы-то, вы-то, полковник, человек бывалый… немыслимо! С пятнадцатью отлично вооруженными людьми изволили ретироваться при виде двух десятков голых дикарей! — и тут же с шепота голос его взлетел до пронзительного крика: — Где ж видано такое! Позор!

Пожилой, седой Батурин, с благородным барским лицом, зарделся, заморгал:

— Но, ваша милость, неведомая местность, тактика неведомая…

— Слушать не желаю! Трусостью своею позорите тот флаг, что развевается на мачте судна нашего!

— Британский, что ли? — спросил стоявший рядом Ипполит Степанов.

Беньёвский ожег его гневным взглядом:

— Наш флаг, господин Степанов! Наш! Срамить который я никому позволенья не даю! — и резким, неприятным голосом вдруг прокричал: Штурман! Штурман!

Василий Чурин, отделившись от ватаги мужиков, сражение с дикарями обсуждавших, загребая косолапыми ногами, к адмиралу поспешил:

— Чего изволите?

— Якоря сейчас же поднимай и двигайся вдоль берега, место для стоянки подходящее ищи! Понял?