Как жаль, что так поздно, Париж!

Силе такой
становясь поперек,
Ты б хоть других —
не себя – поберег…

Но знакомые эти стихи, прозвучавшие вдруг как внове, заволоклись сигаретным дымом, смехом, посудным звоном. Перед недостроенным камином, над круглым столом длинные пальцы Ирэны, сжимавшие сигарету, показались на мгновенье перстом судьбы. На мгновенье! А потом забылось, заслонилось, уплыло. «Ты б хоть…» Как бы не так!

Засиживались допоздна теперь чаще всего у Никиты: отдельная квартира. Остальные в основном жили в коммуналках, но кое-кто уже перебрался на окраины: Гражданка, Ульянка – пятиэтажный рай. Жернова жизни поворачивались медленно, но – поворачивались.

– Только, боюсь, не в ту сторону, в какую тебе хочется, – сказала однажды Соня.

Они говорили о том, о чем в последнее время говорили постоянно: можно ли изменить жизнь, если знаешь, как ее следует изменить?

– Да что вы знаете со своим Никитой? – кипятилась Соня. – Одну диктатуру заменить другой? Мой дедушка когда-то говорил: «Диктатура непременно кончается батюшкой», – так он Сталина называл.

– Сравнила! – возражал Тёма. – Ленин в «Государстве и революции»…

Эта книга с некоторых пор у Никиты и Артёма стала главным чтением. Но Соню классические аргументы не убеждали.

– Вы на такое нарываетесь! Пойми! Всякая власть, в конце концов, себя защищает, а вы замахиваетесь на власть.

– Да нет же! Мы как раз хотим объяснить власти, что она на тупиковом пути.

– Да кто вас будет слушать!

Но и самому себе Артём ни за что не признался бы, что сомневается не меньше Сони. Древние, как мир, методы – неужели они могут сработать?! Ездить в электричках и разбрасывать листовки! «Товарищ! Прочти и передай другому. Бюрократия свернула идеи XX съезда…» Кого это убедит?

– Хорошо, – спорил Никита. – А что ты предлагаешь? Не сидеть же сложа руки!

Сидеть сложа руки, конечно, стыдно. Но ведь Соня… ждет второго ребенка! Может быть, не рожать? Когда еще изменится жизнь! Через сто лет. Никто не доживет.

«Не сидеть же сложа руки!» Эта простейшая, в сущности, мысль подталкивала ДДС к действию. Не смотреть же безучастно, как разваливают все, на что надеялись!

Аббревиатуру ДДС первым предложил Петя. ДДС – дети двадцатого съезда. Как-то называться казалось необходимым.

– Ну уж это – глупость! – сердилась Ирэна. – На черта вам еще как-то называться!

Она вообще не одобряла многого, хотя тоже соглашалась, что сидеть сложа руки – стыдно. Но ДДС? А когда бульдозером разнесли выставку и в пыли, в свалке, она, ругаясь и плача, выискивала свои работы, вечером говорила Никите:

– Действовать надо! Что мы всё болтаем? Пусть все узнают про ДДС, пусть они хоть чего-нибудь испугаются! А то такая покорность!

15

Мать Никиты, Татьяна Юрьевна Смородинцева, в своей первой молодости была замужем за богатым петербургским адвокатом, жила на Миллионной, имела собственный выезд – лошадей, коляску и кучера, и автомобиль. Адвокат очень вовремя умер: в январе семнадцатого года у него случилась водянка, и девятнадцатилетняя вдова после похорон уехала погостить и развеяться к своей старшей сестре в Одессу. Предполагала дней на десять, а застряла на четыре года. Февральская революция, Октябрьская, Гражданская война, смена властей – все пронеслось над головой, и как уцелела голова – непонятно.

Сестра и зять с двумя детьми уплыли из Одессы за границу, а Татьяна Юрьевна неизвестно почему уехать с ними отказалась. Скорей всего потому, что в это время уже была влюблена в будущего отца своего единственного сына Никиты.

Военный врач Павел Александрович Смородинцев, служивший в госпитале Юго-Западного фронта, был, наконец, отпущен к мирной жизни и добрался до Одессы, уверенный, что Татьяна Юрьевна, с которой он так случайно и счастливо познакомился, ждет его и не уехала вслед за сестрой из родной взбаламученной страны, где хоть и страшно, но так интересно жить.

– Ведь интересно, разве нет? Или тебе было страшно?

– Конечно страшно! Страшно, что осталась одна, страшно, что ты не вернешься…

– Ну вот видишь, я вернулся, и все будет отлично! Все будет отлично, разве нет?

Все и было отлично, пока он был с ней, пока его не арестовали в двадцать шестом году, уже в Ленинграде, где он работал в институте экспериментальной медицины. Слава богу, отпустили через пять месяцев, но как он изменился! От его прекрасной жизнерадостной наивности не осталось и следа! Совершенно другой человек позвонил вьюжным декабрьским вечером в квартиру на Среднем проспекте Васильевского острова, где они жили вместе с его матерью и где он умер через два года после рождения Никиты от долго тянувшейся болезни почек, которые ему отбили на допросах в ГПУ.

В последнее время он вместе с Татьяной Юрьевной работал в аптеке Пеля. Институт экспериментальной медицины переезжал в Москву, а у него уже не было сил готовиться к переезду.