Как же её звали?..

Ребенком я услышал, мужик должен в жизни три вещи сделать: дерево посадить, дом построить и сына вырастить. Тогда я подумал, это просто. Так и оказалось, только у меня дело дальше пошло. Деревьев я посадил много, но в один год напутал с удобрениями и корни сгубил. Дом построил, только супруга губернатора вместо нашей деревни захотела башни. Губера сняли, супруга скукожилась, но сад, где мы строились, теперь украшен фундаментом, присыпанным угольками. Нескольких соседей тоже пожгли, кто ближе к краю. Деревья, которые после моей подкормки оклемались, пожар опалил. Впрочем, одна слива живая. Угольки зарастают, ветки зеленеют. А потом сын. Оказалось, здоровье и правда не купишь, даже маленькое, детское.

Потеряв все, во что вложил счастливые годы, к чему был прикован всем сердцем, в чем видел всего себя, в чем все, что было во мне человеческого, воплощал амбиции, ум, веру, любовь, лишь получив эту прививку концентрированного обретения и утрат, я не понял, а ощутил всем собою, что это и есть самое главное, с чем нельзя справиться, а что можно только принять, что неминуемо приближается, что каждому предстоит.

А родители все теперь думают, что безопаснее, чем со мной, их малышам не будет нигде, в одну воронку два раза не попадает.

Оставшись один, почешу Кузю за ухом, лягу и стану засыпать.

Мой бы сейчас был на год старше Патрикея. Каким бы он вырос? Надевал бы девчачьи лосины? Играл бы с куколками? Подделывал бы оценки в дневнике? Исповедовался бы я какой-нибудь коньячной подруге у нее на кухне, что лучше б он умер?

В его неслучившемся возрасте одноклассник толкнул меня на переменке. Я стукнулся об угол музыкального проигрывателя, и на пол упал передний зуб. Вернувшись домой из больницы, задвинувшись в ванной на шпингалетик, я посмотрел в зеркало и отвернулся.

Тогда я сразу понял – смерть.

Улыбку потом исправил стаматолог, а я с тех пор живу мертвым, здоровье не беспокоит. Спустя годы тот одноклассник сынка своего, Марка Аврелия, мне подсунул под присмотр, с чего и началось мое нынешнее занятие.

Завтра новая неделя. С Еремеем пойдем к пруду кидать камешки. Его мамаша снова сунет мне благодарность – запеченное куриное тело в фольге. И чувственно спросит, не надо ли чего еще.

С Лукой остановились на двадцать первой странице. Он научился выводить свои буквы, мамины и мои. Его отец опять загулял, мать станет плакаться, выслушаю.

Тезка императора на прогулке вооружается палкой и колотит что есть мочи по молодым, недавно высаженным в парке деревцам.

С Матфеем играем в цвета, ищем в окружающих предметах желтый, потом красный, потом белый.

Евдокия картавит, рычим по словарю. Заставить ее трудно, приходится идти на уступки, позволять делать то, что не позволяют другие, – сжигать кукольный домик. Каждый раз Дуся является с новым кукольным домиком и каждый раз, в обмен на упражнения по исправлению речи, набивает домик бумагой и спичками и запаливает на балконе. Соседи принюхиваются и грозят пожарными, успокаиваю. Малышке нравится вдыхать вонючий дым и смотреть, как из окошек и дверцы вырывается пламя, как пластмассовая крыша вздувается и оседает, превращая строение в пузырящийся блинчик.

У брата поджигательницы, Ферапонта, иная страсть – анатомия. Пока мы с Дусей читаем подряд слова, начинающиеся на «Р», он внимательно изучает медицинскую энциклопедию, а потом потрошит сестринских пупсов. С ее разрешения и под моим присмотром, разумеется. Ножи у меня наточены хорошо.

Ферапонт уснет первым, а Евдокия расскажет мне сказку про деда и его дочь Жучку, которая родила славненького сынишку. Вырубимся оба, когда Жучка поведет сынишку в цирк. Я на стуле, она в кроватке.

Родители близнецов часто в разъездах, а бабушку больше интересует крепость напитков в стакане, чем судьба исчезающих после визитов ко мне домиков и пупсов.

В моем роду я последний, мне никогда не сфотографироваться с кульком младенца на руках, моя ручища и его ручонка, все эти нежности мне недоступны. Мне не суждено узнавать собственные черты в маленьком личике, умиляться семейным, повторенным в родном малыше повадкам. Но детей у меня целое стадо. Когда-нибудь они обзаведутся потомством и поволокут меня к каждому очередному крестным. Те подрастут, и все это будет меня тормошить, поздравлять с датами, верещать поблизости. Непременно найдутся какие-нибудь особенно ласковые и внимательные претенденты на состояние мое, две комнаты и пепелище, не пропадать же. Ничего дурного в том нет. Надо будет ближе к делу распорядиться, заверить нотариально. С согласия жены. У нас все совместное. Мне только зуб вставной принадлежит. Левая двойка, что вместо выбитой одноклассником вставили. Все меняется, только она крепка и блестит эмалью, идентичной натуральной. Завещаю кому-нибудь небрезгливому.

Впрочем, скорее всего дети меня забудут. Самому придется искать наследника.

После близнецов Агриппина, потом Патрикей… и кто ее надоумил так сына назвать. Да и остальные тоже, что ни имя, или Евангелие, или летопись…

Выбитый зуб я долго хранил в коробке, а потом потерял…