Как живете, дети?

— Как вы думаете, кому принадлежит стихотворение «Яблоко и Шакара»?

— А ты знаешь? — спрашивают дети.

— Знаю! — говорит Ния.

— Так скажи сама, чего же ты мучаешь нас!

— Скажу, конечно, — говорит она, — но скажите сперва, кто считает, что его автором не является Яков Семенович Гогебашвили?

Первая поднимает руку Нато, к ней присоединяются еще пятеро. Ния приглашает к доске всех шестерых.

— Вот видите, — продолжает Ния, — все они оказались правы! Автором этого стихотворения является Акакий Церетели!

— Откуда ты знаешь?

— Не может быть!

— Я же говорил, что должен быть кто-то другой!

— Докажи!

Познавательный взрыв — только так я могу назвать то, что произошло в классе. Удивление, радость, озабоченность — вот о чем говорили лица и возгласы детей. Ния разворачивает газету и достает потрепанную книжечку. Рассказывает всем, как нашла ее дома, на какой странице напечатано это стихотворение. Она проходит между рядами, каждому показывает книжку, и каждый берет ее в руки, рассматривает обложку, читает первые строки стихотворения, то есть каждому хочется убедиться в достоверности сказанного Нией.

Сандро, Гига, Илико, Зурико о чем-то спорят, точнее, согласовывают между собой какую-то мысль. Затем Илико и Зурико подходят ко мне.

— Мы хотим что-то сказать, пусть нас послушают все!

— Ребята, — говорю я всем, — Илико и Зурико хотят сказать вам что-то очень важное!

Все умолкают.

— Этим не доказывается, что Гогебашвили не писал стихов. Мы думаем, что все эти стихи без автора вначале написал сам Гогебашвили...

— Нет, нет, Гогебашвили не мог написать стихи! — упорствует Нато.

— Почему, очень даже хорошо мог! — настаивает на своем Илико. — Только знаете, в чем дело? Гогебашвили самому не нравились эти стихи...

И, так как Илико говорит медленно, Зурико не выдерживает.

— ...и потому... Он же дружил с Акакием Церетели.

— Они были большими друзьями.

— И Гогебашвили попросил поэта поправить его стихи!

— А ты откуда знаешь, что Гогебашвили попросил Акакия Церетели поправить его стихи? — спорит с ними Нато.

— Я же не говорю, что знаю... Мы допускаем, что Яков Гогебашвили мог обратиться с просьбой к своему другу поэту поправить его стихи...

— Конечно, это было так! — вскакивает с места Гига. — Гогебашвили не мог писать такие же красивые стихи, как Церетели. Все стихи, которые в первой книге (он имеет в виду первое издание), нехорошие, они интересные, но не звучные. И они без автора. Кто же другой их мог написать? А те же самые стихи во второй книге (он имеет в виду последнее издание) — все звучные, хорошие... И их автором стал Акакий Церетели. Вот как!

— А почему же...

— Они могли вдвоем подписаться...

— Для Церетели это не имело большого значения, он же писал стихи ради друга!..

— А почему же тогда...

— Яков Гогебашвили же видел, что Акакий пишет лучше и его стихи стали совсем другими, когда Акакий их написал заново...

— А почему...

— Подожди... Не мог же он присвоить его стихотворения! Вот и назвал настоящего автора!

И Гига садится на место. Он доволен, кто же еще может с ним поспорить. Садятся Илико и Зурико тоже. Все они втроем, с участием Сандро, обосновали новую гипотезу. Только Тека пытается поспорить с ними.

— А почему же тогда Яков Гогебашвили не сказал, что автором «Яблоко и Шакара» является Акакий Церетели? В других случаях пишет, а в этом случае — нет, почему?

— Почему, почему! — Гига опять вскакивает. — Можно же допустить...

— Значит, Гогебашвили писал стихи, верно? — не дает договорить Гиге Элла.

— Конечно, писал! — уверенно говорит Гига. — Можно же допустить, что он просто забыл написать имя автора...

— Гогебашвили не мог забыть...

— Ну, тогда, может быть, сам Акакий уговорил его не писать его фамилии...

— Не могу понять, кому, по-твоему, принадлежит «Яблоко и Шакара». (Тека.)

— Обоим! Что, нельзя?.. Докажи...

Царство мысли

Удивительное чувство охватывает человека в царстве мысли.

Что это? Чувство вдохновения?

Не только.

В этом царстве ты можешь пережить необыкновенное чувство: ты рождаешься как личность, ты утверждаешься, возвышаешься, самооткрываешься.

Но какое чувство может овладеть учителем, когда тот видит, что его питомцы меняются прямо на глазах, их не узнать, они становятся другими, как будто у всех выросли крылья?

«Они были друзьями... Гогебашвили не мог писать стихи... Гогебашвили писал стихи... Он мог попросить Акакия Церетели помочь ему... В новом учебнике явная ошибка, ее надо исправить...»

Возможно, кто-нибудь из моих коллег воспримет все рассказанное мною как педагогическую небылицу и скажет: «Милый коллега! Ваши дети — первоклассники, правда? Ну, хорошо, прошли уже подготовительный! И они у вас стали уже учеными?! Вы понимаете, что говорите?»