... как журавлиный крик

В истории Ганса, провидение воздало должное человеческой Доброте.

В истории дяди Биболета, к которой я возвращаюсь, было иначе.

Итак, наш отец, скрывавшийся в ауле Панахес, организовал

наш переезд сначала в Краснодар, а затем в Панахес. Безумие этих переездов было очевидно, особенно на фоне того, что в Панахесе у нас не было ни кола, ни двора. Вся мамина родня встала на дыбы, когда неожиданно за нами приехал Темрукъ. Но маму остановить было невозможно. Ведь известно, что самые тихие и скромные люди способны на самые радикальные поступки.

Очевидно, тяжелое и неопределенное своим будущим то время заставляло моих родителей тянутся друг к другу. И можно по-человечески понять, почему их инстинкт единения в момент опасности включал в свою орбиту и нас детей.

Но правы были и мамины родственники, указывающие на опасности, которыми был полон переезд из тихого аула, до которого немцы так и не добрались, в город, в котором они бесчинствовали. В нашем дворе ходили страшные слухи о повешенных евреях, гестапо, о «душегубках». Известно, что Краснодар был одним из первых городов, в котором немцы применили эти «душегубки». Представляли они собой нечто вроде грузовой вахты, герметически закры-. тые. В определенный момент через переключатель шофер — фашист из своей кабины направлял в этот пассажирский кузов отработанные газы из глушителя. Отравленных газом людей перевозили в Рощу, что в северной части нашего города. Здесь были специально приготовленные траншеи, куда их сваливали и закапывали. Сейчас там стоит мемориал жертвам фашизма.

Чудо спасло маму от участи оказаться среди тех жертв. Соседка, у которой мы остановились, тетя Полина, попросила маму пойти на рынок, что‑то купить. Это был нынешний кооперативный рынок. Пока она искала нужный товар, рынок оцепили немецкие солдаты с овчарками. Пропускали только через один проход и проверяли документы. Если в паспорте была отметка, что человек работает — его отпускали, отсутствие отметки истолковывалось как уклонение от сотрудничества с новой немецкой властью. За это сурово карали. Неработающим предлагалось сесть в машину и поехать «копать за городом бурак». Но почти все в городе знали, что таким способом набираются жертвы в «душегубки». Мама это тоже знала и пришла в ужас от положения, в котором оказалась. Вот тут она вспомнила все предостережения своих родственников и, конечно, Аллаха, тоже. Она стала читать все молитвы из Корана, которые учила с детства. И произошло чудо, после которого мама стала раз и навсегда верующей. Недалеко от прохода появилась линейка, с которой сошел важный жандармский чин в высокой папахе. Для него сделали второй проход, где этот чин присутствовал, а другой меньший — для ускорения очереди тоже стал проверять документы. В нем мама рассмотрела очень знакомого человека. Он до войны работал у отца бухгалтером, он не раз бывал у нас в гостях. Фамилия его была, как произносил мама, «Варшав». По национальности — немец. Кактолько фашисты, заняли Краснодар, он стал работать у них в жандармерии и вскоре занял, довольно‑таки, высокий чин. Насколько возможно приблизившись, мама выкрикнула его фамилию, он грозно посмотрел в ее сторону, увидев, кивнул головой. Когда до мамы дошла очередь, он лично проверил ее паспорт и отпустил. После этого случая, мама решила ни дня не оставаться в Краснодаре. И мы вскоре оказались в ауле Панахес. Папу мы видели только два раза, потом он ушел в полное подполье. Это получилось так.

В ауле собралось человек 15, которым следовало, как и отцу скрываться от немцев. Часть из них, как мой отец, были в советское время руководителями и коммунистами, другая часть представлена молодыми парнями, которых наши не успели призвать в армию, но немцы могли взять с собой. Ситуация всех их объединила и они решили скрываться в лесу Казенном, в землянке ими же вырытой. Эта землянка стала их прибежищем до прихода наших войск.

Питание «узникам» лесной землянки доставляли поочередно их родственники, которые соответственно поочередно отправлялись в лес «за дровами». Иногда они брали с собой и маму.