... как журавлиный крик

— А то плохо, что вы можете ударить кого попало по голове мыслью, как предметом, можете убить человека мыслью, как кин — жалом, можете отдать свою мысль, как заразу. Знаю я, чем вы, взрослые, занимаетесь! Они, мысли, мучают и своего носителя, когда они, как сцепившиеся змеи, проходят в его сознании. Как вы не понимаете, что эти приходящие и уходящие мысли, как плывущие облака на небе, невысоки. Они проявление Малого ума. А Большой ум за ними, в той глубине, что дальше, за облаками.

— Зачем же они, эти малые плывущие мысли, нам даны, если у нас еще есть и большой ум?

— Не знаю, — ответил он. — Может быть, для фона, может быть, для сравнения, чтобы видеть отличие Большого ума от Малого. Но я знаю, что когда люди обладают Большим умом, у них нет двойственности. У них нет никакой идеи приобретения. Большой ум — то, что вы имеете, а не то, что нужно искать. Ничего не надо искать, кроме самих себя. Ваш центр с Малым умом постоянно затемняет истину. Ох, как они усердствуют вдвоем!

Была минута молчания. Потом он задумчиво сказал:

— Вы не там ищете выход. Он внутри, а не вовне. Выход внутри вас. Там же и ваше убежище. Есть одна философская задача, придуманная еще греческими мудрецами догонит ли атлет Ахилл черепаху? Я слышал, что у вас эту задачу поняли как пространственную и до сих пор подбирают к ней формулы. Вот чудаки… Но один, кажется, уже догадался, что Ахилл — это ум, а черепаха — сердце.

Я окончательно свыкся со своим Великаном. Исчез страх. Как ни странно, этому способствовали его упреки. Я привык по роду своей профессии к дискуссиям — нравственным и логическим, а шрамы, полученные в многочисленных предыдущих турнирах, делали удары Великана менее чувствительными. Мне даже стали надоедать его абстрактные рассуждения, и я решил покончить с ними. Лучший способ — вернуть его на землю. Я сказал:

— Эти все твои сравнения с облаками и небом, конечно, наглядны. Но какова их практическая ценность? Вот наша логика, которую ты ругаешь, учит мыслить. А твои рассуждения о Большом и' Малом уме только декларация.

Он ничуть не смутился. Был по — прежнему спокоен и величав. Но это было не грозное величие, а какое‑то миловидное, не взрослое.

— Ну что же, давай попробуем, — принял он вызов и посоветовал: — Постарайся наблюдать свои мысли. Не торопи их, но и не задерживай. Просто наблюдай. Можешь и считать. Они станут главными, медленными и прозрачными. И за ними ты увидишь бескрайнюю голубизну…

… Вначале я вспомнил, как мы шли с Барбой и заблудились. Но эта мысль показалась мне крайне неинтересной, и она быстро ушла. Потом вспомнилось, как мы готовились с ним к этому приходу. Это тоже показалось очень обыденно. Город… Работа…

Весьма быстро, совершив круг, мысли вернулись к нашему с Великаном диалогу. Мне нечего наблюдать, не было облаков. Облака… Я посмотрел вверх и обомлел. Оказывается, туман развеялся и наверху сияло лучезарное небо. Я успел заметить, что такой же цвет глаз у Великана.

Неожиданно нас окутало облако огненного цвета. На миг мне показалось, что это пожар, внезапно вспыхнувший вокруг. Но в следующее мгновение я уже знал, что этот пурпурно — яркий, чистый свет разгорался во мне самом.

Меня охватило чувство восторга и радости. Тотчас последовало невероятное просветление. Не было Великана. Он (злился со мной. И мне открылся высокий порядок вещей. Все, что раньше было неясно и непонятно, прояснилось до предела. Вместе с сознанием жизни и порядка всей Вселенной пришло чувство морального возвышения. Я понял, что достиг именно того, к чему стремился всю жизнь.

— За — блу — дил — ся! — вдруг эхом пронеслось в горах. Мне показалось, что источник этого эха катастрофически быстро несся ко мне и, достигнув нашей поляны, взмыл вверх и оттуда направился ко мне. Я напрягся и в следующий миг услышал обыкновенный человеческий голос сверху:

— Заблудился — и вот так ты обращаешься с детством! — Там, выше меня, на склоне, стоял Барба.

И все вернулось на круги своя.

Я заметил Великана на краю пропасти, в которой еще дымился туман. В следующий миг он шагнул в нее и исчез. Мне показалось, что он перед этим оглянулся, и лицо его было сердито.

— Я вижу, ты сильно растерялся, — говорил мне Барба, направляясь ко мне.

— Я шел в правильном направлении, — продолжал он, — а ты чуть отклонился. Поэтому разминулись. Но вот и встретились. А что проблуждал — с кем это не бывает.

— С одним китайским философом было еще хуже, чем с тобой, — снова стал балагурить мой Барба, вдохновленный нашей встречей и солнечным ярким небом. — Он заблудился хуже, чем ты. Приснилось ему однажды, будто он бабочкой порхал в цветущем саду. Ему очень понравился этот сон, и он стал усилием желания вызывать его часто, потом еще чаще… и научился в конце концов, засыпая, сразу во сне порхать бабочкой в саду. В результате он запутался и не мог понять, кто он на самом деле: китайский философ, которому снится, что он бабочкой порхает в саду, или бабочка, порхающая в саду, которой кажется, что она китайский философ.