Как Золотая Орда озолотила Русь

И вот – новое оскорбление с Запада: «Эти дряблые, изнеженные люди, с широкими рукавами, с тиарами и тюрбанами на головах, лгуны, скопцы, бездельники, ходят одетые в пурпур, а герои, люди, полные энергии, познавшие войну, проникнутые верой и милосердием, покорные Богу, преисполненные добродетели, – нет!» ^[90] Запад беднее, но – организованнее в военно-духовном плане. Византия, наоборот, вступает в упадок. Лучшее войско – русы, викинги, тевтоны – все сплошь наёмники. Когда в 1203 г., во время IV Крестового похода, западное войско готовилось к взятию Константинополя под официальным предлогом, что император Алексей III является узурпатором, то церковники успокаивали угрызения совести ^[91] у некоторых светских участников этого предприятия, подчеркивая раскольнический характер византийцев. «Епископы и клирики сообща говорили и полагали, – писал хронист Робер де Клари ^[92], – что битва является законной и что можно напасть на них, ибо в старину они повиновались римскому закону, а ныне ему больше не подчиняются. Епископы говорили также, что напасть на них будет не грехом, но, напротив, великим деянием благочестия» ^[93].

Конечно, церковный союз, то есть примирение Византии с Римом, почти постоянно оставался на повестке дня. И переговоры об этом имели место.

Однако нападения на Византийскую империю, предпринятые норманнами Робера Гвискара в 1081 г., Боэмундом в 1185 г., взятие Константинополя западными рыцарями в 1204 г., взятие вероломное, под надуманными и просто дурацкими предлогами, с жесточайшим грабежом богатейшего города Европы, а также неудача проекта церковной унии вызывали глубокую враждебность между теми, кого оскорбительно называли «латинянами» (но не христианами) и «греками» (но не римлянами) ^[94]. Неотесанным варварам, которые противопоставляли свою простоту неестественности этой цивилизации церемониала, была непонятна застывшая в этикете светская учтивость. В 1097 г., во время приема лотарингских крестоносцев императором Алексеем I, один из них, раздраженный всем этим этикетом, уселся на трон, «находя неподобающим, чтобы один человек сидел, когда столько храбрых воинов пребывают стоя» ^[95]. Такие же реакции у французов – участников II Крестового похода, например, несдержанность Людовика VII и его советников перед манерами византийских посланцев с витиеватым языком их речей: епископ Лангрский, «будучи больше не в силах выносить длинные фразы оратора и толмача, сказал им: «Братья мои, соблаговолите не говорить столь часто о славе, величии, мудрости и благочестии короля; он себя знает, и мы его знаем тоже; скажите ему быстрее и без обиняков, чего вы хотите» ^[96]. Оппозиция была также и в политических традициях. Люди Запада, для которых главной политической добродетелью была верность – честная верность феодала, – считали лицемерием византийские методы, целиком пропитанные соображениями государственной пользы. «Ибо у них, – писал еще Одон Дейльский, французский хронист II Крестового похода, – общепринято мнение, что никого нельзя упрекать в клятвопреступлении, если он это позволил себе ради интересов святой империи» ^[97]. Одним словом, «моя твоя не понимай».

На ненависть латинян греки отвечали отвращением. Анна Комнина, дочь императора Алексея, которая видела участников I Крестового похода, описывает их как грубых варваров. То были воины, а негоциантам-грекам война претила; они были в ужасе от того, что люди церкви, епископы и священники, лично участвовали в сражениях. Превыше всего византийцам внушала ужас алчность людей с Запада, «готовых продать за обол жену и детей» ^[98]. Богатство Византии было, наконец, последним укором и первым предметом зависти латинян. Во времена первых Крестовых походов изумление вдохновляло всех хронистов, которые проходили через Константинополь, на восхищенное описание. Для этих варваров, которые вели убогую жизнь в примитивных и жалких местечках, Константинополь с его, возможно, миллионным населением, монументами и лавками был откровением. В 1097 г. Фульхерий Шартрский в числе других таращил глаза: «Сколь благороден и прекрасен Константинополь! Сколько в нем монастырей и дворцов, построенных с изумительным искусством! Сколько удивительных изделий выставлено на его площадях и улицах!» ^[99] Однако потом жаба стала душить всё сильнее.