Как зовут четверку «Битлз»?

Я никогда не бывал в Макондо. А кто побывал, говорят, что ничего особенного. Имя Эрендира звучит, на мой слух, довольно дико. В моем городе его не носит никто, потому что в фильмах, которые у нас крутили, персонажей с таким именем не попадалось. Борхеса я видел только на фотографии. Он был в очках и произвел на меня впечатление человека очень душевного. Жаль, что ему отказали в Нобелевской премии. Так же как Благе[5].

При всем том, но больше всего летом, ближе к его концу, что может быть лучше, чем ломоть спелого красного арбуза! Погрузившись в него по уши, капая на рубашку, я утоляю свою жажду путешествий. Я смакую Габриэля Гарсию, палец о палец для этого не ударив, ни на миллиметр не стронувшись с места. Похоже, что Латинская Америка гораздо ближе, чем мы себе представляем.

Потом приходит осень, дожди нависают над низиной за Броштенами, журавли бесконечно тянутся через границу, и мое сердце становится все меньше, все меньше. Теперь Макондо — не более чем химера. Сидя у печки, мы перебираем все, что ушло за год. За годы…

У меня была собака по имени Улис. Именно так, как вы видите, с одним «с». Пес ничего не знал о Гомере и господине Блюме. Он был дворнягой чистой воды, бесприютным и беспризорным, но стал моим. Он нашел покровителя. Это не так уж мало, если у тебя нет ни родных, ни друзей. Он был один как перст и с дефектом зрения — в память о бурной молодости. Он любил читать, то есть читал я, а он слушал. Его это устраивало. Он щадил свои слабые глаза. Так же как Борхес.

Ел он мало, а по вечерам мы вместе гуляли. Особенно хорошо у нас гуляется после дождя. Как и в Макондо. Мы отдавали предпочтение улицам плохо освещенным, где больше деревьев и меньше шума. Мы уважали молчание друг друга.

Во время наших промакондовских прогулок весь мир смотрел телевизор или читал Маркеса и Борхеса. И мой город не отставал от мира. Улицы были счастливы, что могут отдохнуть.

Улис умел лаять, но никогда этого не делал. У него был врожденный такт. Он все понимал, и ему можно было открыть душу с уверенностью, что он тебя не предаст.

Он ложился спать рано, чтобы не нарываться на замечания. Он был сыт добрыми советами насчет того, как надо жить. Я думаю, что постоянная оглядка на меня и на латиноамериканскую литературу давала ему ощущение опоры. Он смотрел в будущее с оптимизмом.

Может быть, я тут что-то напутал, не знаю.

Наступил день, когда моего Улиса отравили соседи. Люди, мое, не его племя. У них была породистая собака, утомленная триумфами и международными наградами, и они ревностно блюли благородство ее кровей. Кажется, завязывалась скромная история любви, о которой Улис не хотел болтать. А ведь, может быть, мне удалось бы как-то помочь ему и его подруге. Но соседская семья, будучи во власти не то что католических догм о браке и разводе, а скорее пережитков буржуазной морали, отравила дерзкого влюбленного. Как и в трагедиях Шекспира, смерть не разрешила ничего.

Началась, разумеется, столетодиночественная война, продлившаяся до зимы. «Надо уметь и забыть, и простить». Не знаю, ушла в монастырь или нет добродетельная собака, сохранившая в чистоте свою родословную, но в Макондо, далеко от моего дома, впервые пошел снег — снег по Улису. Дальнее небо приняло часть моей боли, лишний раз подтвердив, что человеческие переживания, в общем-то, одни и те же на всей земле.

Теперь по утрам меня некому будить. Внутри живой материи существует такая осечка — смерть. Поэтому я солидарен даже с акулами Карибского моря. Без малейшей неприязни к их дурной славе.

У меня тоже есть свои недостатки.

Я живу с ощущением, что земной шар слишком кругл, чтобы его можно было раскатать, как дорожку. С ощущением — иногда, — что я держу его на ладони. Конечно, любому школьнику ничего не стоит уличить меня в невежестве: «Такой большой и такой глупый». А кто-то скажет, что это все риторика и что сила слов сейчас под большим сомнением. «Нам нужны дела, мы устали от благих намерений».

Когда я смотрю в зеркало, я вижу лицо человека, который меньше всего похож на меня. Кто бы это мог быть? Тогда я сажусь за Борхеса и Маркеса, пытаясь найти у них ответ.

Напрасно.

Все запутывается еще сильнее, вопросы повисают в воздухе. Ломтик слоеного утра в Макондо говорит мне гораздо больше о дожде и обо мне самом. Не там ли ответ? Не знаю.

Перевод А. Старостиной.

ИСХОД КАНИКУЛ

Понедельник

Вечером, попив чаю, он стал прибираться перед сном. Телевизор кончился. Он открыл окно, проветрить на ночь, постелил постель и понес на кухню поднос с сахарницей и чашкой. Включив свет, вскрикнул «а!» и выронил поднос из рук. Чашка со звоном разбилась.

С плиты метнулся прочь мышонок.

Он нагнулся за сахарницей, подносом. С чего начать? Оглянулся с опаской, не за спиной ли мышонок, не кинется ли на него?

У мышонка, наверное, были такие же мысли.

Он поискал глазами какой-нибудь предмет для защиты. «Ишь, затаился…» Взял веник и подмел с полу осколки. «Этого мне только не хватало. Надо его поймать, стыд какой. Мыши в доме. Откуда он взялся!..»