Какая удача

У Джона яркие и детализированные фантазии, в каком-то смысле это дезориентирует и немного пугает. Но когда ты учитываешь выдумку об Ай-Чин – и черт, какая же это ужасно детальная выдумка – многое… сходится? Я понимаю, как сложно бывает в одиночестве. Я понимаю, как помогает чувствовать себя важным и нужным, когда каждый вечер в новостях видишь что-то, к чему ты причастен. Я понимаю, когда нужно с кем-то поговорить. И я понимаю, когда нужен кто-то, кто послушает.

Я выключаю компьютер. Позже, санитар Чарльз, не другой (Ларри, или Джимми?) поплотнее задергивает шторы во время своего ночного визита, немного выбитый из колеи тем, что я еще не сплю.

– Надвигается шторм, – говорит он, переворачивая меня. Мне грустно из-за Джонатана и его жизни. Я также странно ему благодарен. Я сплю порывисто, глубоко, но с резкими пробуждениями. Я вижу, как она машет мне во сне. Я думал, она желала доброго утра. Может, она прощалась.

Суббота

36.

Однажды у меня была девушка.

Не удивляйтесь так. Я использовал кресло большую часть своей жизни, но я не всегда был немым и слюнявым. Я был таким же шестнадцатилетним парнем, как все остальные. Я глазел на сиськи, я целовался с подушкой, я начал потеть, когда думал о маминых студентках, у меня случались стояки. Я не разложился физически настолько, чтобы меня нужно было усаживать в кресло, до тех пор, пока не выпустился из Восточного Иллинойса, что было одной из причин моего настолько срочного переезда в Атенс, где жил Трэвис. Я чувствовал, что начинаю слабеть, что мне сложнее притворяться обычным человеком, и я знал, что если не выберусь оттуда в ближайшее время, то не выберусь никогда. Если тебе достаточно повезло иметь промежуток времени, когда ты независим, болея СМА, то он маленький, и я хотел воспользоваться его наличием, пока не поздно. Если бы я остался, мама бы увидела, как я начинаю затухать, и она бы отложила свою жизнь в сторону, чтобы помочь мне, чего я как раз и не хотел. Не было бы тенниса или чем там они занимаются на Ямайке, если бы я остался. У меня еще оставались силы. Благодаря им я оказался в Атенс. Лучше я буду слабеть здесь, чем там.

Итак. Девушка. Ее звали Ким. Она была из Салливана, примерно в получасе езды на северо-запад от Маттуна, очередного медленно загибающегося городка Центрального Иллинойса, без промышленности, без работы, без будущего, с центром, когда-то бывшим сердцем общественной жизни, с ресторанами, аптеками, докторами и магазинами одежды, теперь забитом досками и заброшенном, оставленном пылиться у «Волмарта», шоссе и всех работ, которые теперь делают роботы.

Ким работала вожатой в летнем лагере «Новая надежда» для детей с особенностями развития в Ниоге. Каждое лето дети, в основном с синдромом Дауна, съезжались со всего Центрального Иллинойса в лагерь «Новая надежда», чтобы набраться впечатлений, организованных специально для них и их опекунов. Там были игровая площадка, поле для мини-гольфа, милые маленькие рельсы для поезда, катающегося по кругу, и, что самое важное, маленькие домики для детей, принадлежавшие только им. Дети с синдромом Дауна проводят всю жизнь с кем-то, держащим их за руку, и лучшее, что давал им лагерь «Новая надежда», это место, принадлежащее только им. Место только для них.

Когда ты растешь инвалидом, как я, ты проводишь много времени с детьми, у которых синдром Дауна. У общественных школ Иллинойса ограниченное финансирование, а учителя и без того завалены работой. Как бы моя мама ни хотела, чтобы у меня было нормальное детство, на детей в кресле не хватает ни времени, ни сил, чтобы убедиться, что они накормлены, и чтобы следить, что они не перестанут дышать в любой момент. Тебя сбрасывают к остальным детям с «особыми потребностями» с самого раннего возраста. То, что у них особенности в развитии, неотличимо для обычного администратора региональной школы от кого-то вроде меня, кто был бы в классе для одаренных, если бы мог управлять руками, ногами и легкими, но вместо этого все еще пытается объяснить своему учителю пятого класса, что ему не нужно снова смотреть чертовых «Буквенных человечков» …[10] ну, это раздражает.

Но боже, эти дети – лучшие. Я не знаю, потому ли, что им сложнее понять некоторые более ужасные аспекты человеческого бытия – смерть, боль, белый национализм, адвокатов – и поэтому они не погружаются в цинизм и отчаяние. Может, я здесь вмешиваю свои ограничения и предрассудки. Но я не могу отрицать, что мне хотелось проводить с ними как можно больше времени.

Я проводил все лето в лагере «Новая надежда». Люди там знали, кто я, и знали, что дети меня любят, поэтому они всегда разрешали мне поехать туда и помогать вожатым в дневное время. От этого я чувствовал себя полезным, но дело было не только в этом. Мне нравилось быть на стороне помогающих, а не тех, кому помогают. Было приятно, что вожатые считали меня своим. Было приятно чувствовать себя нужным.