Какая удача

За всю жизнь до этого момента я никого не терял. Ни маму. Ни Трэвиса. Ни Ким, на самом деле. Ни Марджани. И мне повезло. Мне повезло, потому что я уйду намного раньше них. И мне не придется скорбеть по ним, потому что им придется скорбеть по мне.

Я знаю, что эгоистично находить утешение в том, что мои близкие будут по мне скучать и переживут боль, которую не доведется испытать мне. Но я не могу отрицать, что это правда.

В этом плане повезло мне. Я смогу уйти первым. Я смогу уйти прежде, чем скорбь успеет стать гостем, а потом остаться навсегда. Я смогу пожить в этом мире, не познав боли прощания – какая удача. Это для них. Мне грустно, что им придется скорбеть по мне. Но я рад, что мне это не грозит. Мне повезло. Мне повезло, что я уйду задолго до прибытия скорби. Мне повезло, что я уйду один. Мне повезло, мне повезло, мне очень, очень повезло.

50.

Я с трудом открываю глаза. Я на полу рядом с креслом. В порванной и мокрой рубашке. Я вижу ботинки с хромированными носками. Они выглядят острее вблизи. Я поднимаю голову.

Джонатан одет во все черное. Без кепки «Атланта Трэшерз». Он гладко выбрит, и ему это не идет; ему однозначно нужно отрастить бороду, чтобы спрятать этот безвольный подбородок. У него в руках маленький фонарик. Он наклоняется и светит им мне в лицо.

Он смеется:

– Из тебя намного более внушительный оппонент в интернете, чем во всех трех измерениях. Твой дом легко найти, но я до вчерашего дня не знал, что ты… такой. Мир – это кавалькада сюрпризов. – он выключает фонарик, и я снова отключаюсь.

51.

Я не знаю, сколько времени прошло, но я все еще на полу. В моей комнате горит свет, а теперь и на кухне он включился. Кажется, я чувствую запах жарящегося бекона? Может, у меня сердечный приступ. Говорят, что люди ощущают самые странные запахи во время сердечного приступа. Или это во время инсульта? Я не помню.

Должно быть, я выгляжу так, словно кто-то перетасовал все части моего тела, а потом в случайном порядке разложил их на полу. У меня уходит несколько мгновений, чтобы осознать, что пожеванный комок жвачки на полу в нескольких футах от моего лица, это на самом деле моя левая ступня. У меня насквозь мокрые волосы, и это может быть по целому ряду причин, но среди них нет ни одной хорошей. Я не могу открыть левый глаз, каждый раз, когда я выдыхаю, возле моего носа вздымаются комки пыли, и я честно понятия не имею, где моя левая рука.

Смутный, неприятный воздушный карман начинает образовываться у меня в груди. Я знаю это чувство. Вся эта тряска высвободила мусор у меня в легких, и когда я встану, он продолжит греметь там. Я понятия не имею, как это этого избавиться.

Это нехорошая ситуация.

Я слышу шуршание на кухне. На короткое мгновение я думаю, может, я все это выдумал. Один из санитаров плохо укутал меня ночью. Я просто упал с кровати. Марджани сейчас придет. Она будет так громко кричать, когда увидит меня. Она меня помоет. Потом рассмеется. Мы позавтракаем. Я спрошу, почему она приготовила бекон. Она знает, что мне нельзя бекон. Она просто скажет: «Сегодня просто подходящий день для бекона!» Мы посмеемся, хотя я не пойму шутку. В Атенс снова чудесная погода.

Я закрываю глаза. Потом ШМЯК, мой живот взрывается, когда Джонатан – по всей видимости, держащий тарелку с беконом – пинает меня. Сильно. Я кричу, затем переворачиваюсь набок, и мои ребра издают звук, отдаленно напоминающий хруст гренок, раздавленных кулаком. Это невыразимо больно.

– Проснись, Дэниел! – вопит Джонатан. – Мы же наконец-то знакомимся поближе. – воздух медленно выходит изо всех частей моего тела, каждая из которых немного перекрыта другой по той или иной причине, то есть в данный момент я превратился в симфонию медленно сдувающихся шариков. Я чувствую себя, будто воздух подталкивает меня, и я медленно плыву по полу.

Это точно худшая боль, которую я когда-либо испытывал, а это о многом говорит. Джонатан опускается на одно колено, серьезно, все еще держа эту идиотскую тарелку с беконом, и наклоняется к моему лицу.

– Ты должен встать, Дэниел, – говорит он. – Невероятно сложно говорить с тобой в таком состоянии.

Наконец, он отставляет тарелку в гостиной и снова пытается меня поднять. У него плохо получается. Он тычет меня левой рукой в мою и без того сломанную грудную клетку и рассеянно ударяет меня в лицо правым локтем. Весь воздух, остававшийся во мне, вырывается грустным воем.

– Черт, как это лучше сделать? – говорит он. – Это сложнее, чем я думал. Тебе, наверное, много помогают, Дэниел! – он ложится на пол, нос к носу со мной. У него мучнистое, рыхлое лицо с до смешного круглыми розовыми щеками и безвольным подбородком. Дыхание у него, как у трупа. – Как ты обычно встаешь, мужик?

Он пялится на меня секунд десять. Самое жуткое в нем то, что он похож на обычного придурка-аспиранта, которых я каждый день вижу на кампусе. Он не выглядит психом. У него не идет пена изо рта. У него на глазном яблоке не вытатуирована свастика. Он вообще не страшный. Если на то пошло, он как будто немного растерян тем, что оказался здесь, даже испуган.