Каким был для меня XX век. Российский посол в отставке вспоминает и размышляет

Затем приходит, рано или поздно, пора, когда любой человек начинает ощущать привязанность к «своей» Родине. Некоторые находят Родину совсем в другом месте, не там, где родились. Иные не могут оторваться от родного гнезда, а если оторвались — рвутся назад. О чем речь? А речь о том, что Родина — это очень личное, и любой обобщенный образ ее будет неточным.

Меня, как всех моих сограждан в России, на протяжении десятилетий воспитывали патриотами своей большой и великой Родины, имя которой — Советский Союз. Это чувство большой Родины часто заслоняло ощущение Родины малой, даже — родительской семьи, и на то бывали различные причины.

В первые, трагичные годы Великой Отечественной войны, когда гитлеровское нашествие грозило сокрушить и Москву, и всех нас, я, будучи подростком, остро ощутил то, что без этой большой Родины уже не будет ничего остального. С той поры много лет моя принадлежность к Советскому Союзу оставалась на первом плане. Целое поколение верило, что мы принадлежим нашему Советскому Союзу и должны, если что, жизнь положить, «чтоб жила страна родная». Подчеркну: мы принадлежим Советскому Союзу, не он принадлежит нам. Так нас воспитывали, и это казалось большинству вполне естественным.

Но не стало Советского Союза, которому мы принадлежали. Феерия кончилась. Был ли это «союз нерушимый республик свободных»? После него осталось больше вопросов, чем доброй памяти, особенно у народов тех республик, что радостно выскочили из него, либо были ловко вытащены местными вождями советского или постсоветского покроя.

Но этим дело не завершилось. На исходе XX века другие народы, остающиеся в составе по новой скроенной Российской Федерации, стали ставить вопрос о своей независимости, суверенности. Где-то это повод для торга или прихоть набравших силу местных вождей, а где-то — результат горького настроения людей, брошенных центральной властью на произвол судьбы.

Будем откровенны: жили мы скверно, но за державу все же «болели», а то и гордились. И видели, что с этой державой считались другие. А ныне в иной зарубежной стране отношение к паспорту гражданина РФ не лучше, чем к паспорту жителя какого-нибудь забытого всеми государства Африки или Азии.

Все это — на нашей памяти. Все это — XX век, который с первых лет не заладился для нашей Родины, Российской, затем Советской империи. Из нее мы произошли.

Отечественная война осталась позади, осталась как кошмар и как беспримерный подвиг. Она еще долго напоминала о себе в голодные, тягостные послевоенные годы. Но я уже стал студентом и затем сотрудником МИДа СССР и старался не возвращаться к переживаниям той поры. В первые послевоенные годы все с надеждой смотрели вперед, страна отстраивалась и переустраивалась, возникала уверенность, что она будет и дальше расти и крепнуть...

С юношеской поры меня стала интересовать динамика развития и роста Российского государства. Еще в школе в числе любимых была книга Алексея Толстого «Петр Первый», позже заинтересовала эпоха Екатерины Великой. Читал книги о российских путешественниках и первооткрывателях. В годы учебы в институте просиживал долгие вечера в читальном зале Ленинки, где заказывал редкие книги — описания жизни наших предков первыми заморскими гостями, посещавшими Московию. Постепенно формировался устойчивый интерес к узловым этапам развития Российского государства.

Вспоминаю, как студентом первого курса МГИМО готовил курсовую работу о торговле в Московском государстве в XVI — XVII веках и первых связях с Западной Европой. Нашел тогда в Ленинке редкое издание 1908 года «Записок о московитских делах» С. Герберштейна, которое буквально покорило меня описанием жизни россиян в годы правления великого князя Василия III, отца Ивана Грозного.

Сигизмунд Герберштейн, словенский дипломат, посещал Москву в 1516 — 1517-м и в 1525 — 1526 годах в качестве императорского посла к Василию III. В своих записках он оставил нам детальные зарисовки облика Москвы и ее окрестностей, описание различных событий и нравов того времени. Пересказ записок занял бы много места, но не могу не привести один откровенный пассаж: «Народ в Москве, как говорят, гораздо хитрее и лукавее всех прочих и в особенности вероломен при исполнении обязательств; они и сами отлично знают про это обстоятельство, поэтому всякий раз, как вступают в сношение с иноземцами, притворяются, будто они не московиты, а пришельцы, желая этим внушить к себе большее доверие».

И это — не единственное замечание, которое поразило меня и нанесло ощутимый удар по моему молодому идеалистическому восприятию российской истории.

Много откровений для себя я обнаружил и в описании магистром Адамом Олеарием своего путешествия из Шлезвик-Голштинского герцогства на Восток в 1633 — 1634-м и в 1635 — 1636 годах, уже при «тишайшем» царе Алексее Михайловиче, отце Петра Великого. Магистр был более дипломатичен в оценке россиян, но, описывая Москву, выражал удивление ее неопрятностью, хотя с восхищением отзывался о Кремле и постройках внутри него, о великолепных храмах.