Какое надувательство!

— Понемногу и того и другого, я бы сказал. Мне действительно кажется, что нужно предпринимать какие-то срочные меры, поскольку, как ты знаешь, ситуация совершенно неприемлема. Там теперь всем заправляют марксисты и никакого секрета из этого не делают. Не знаю, смотрела ли ты в последнее время „Девятичасовые новости“, но там уже не найдешь и намека на объективность. Особенно по отношению к Службе здравоохранения: в их представлении все наши реформы убоги. Донельзя убоги. По всей стране в дома врывается — в буквальном смысле врывается каждый вечер — поток антигосударственной лжи и пропаганды. Это невыносимо. — Генри поднял бокал к желчному лицу и сделал продолжительный глоток, от которого, по всей видимости, несколько приободрился. — Кстати, — добавил он, — ПМ понравилась твоя первая полоса во вторник.

— Какая — „ПОЛОУМНЫЕ ЛЕСБИЯНКИ-ЛЕЙБОРИСТКИ ЗАПРЕЩАЮТ ДЕТСКУЮ КЛАССИКУ“?

— Она самая. ПМ хохотала, как гиена, — точно тебе говорю. Ей-богу, нам всем по нынешним временам нужно хоть немного расслабляться. — Его лицо снова помрачнело. — Со всеми этими разговорами о новой смене руководства, понимаешь. Может зашевелиться Хезелтайн. Безумие. Чистое безумие.

— А эта вакансия, о которой ты говорил, намекнула Хилари.

— Ах, это. — Генри упомянул название одной из независимых компаний покрупнее. — Знаешь, они чего-то перетасовали, и у них новый директор проектов. К счастью, нам удалось пропихнуть туда своего человека. Из финансовых кругов, но у него не только с цифрами все в порядке, и в бизнесе смыслит, как зайка, сукин сын. Одна из первых его задач — погнать этого старого розового пустозвона Бимиша.

— Так они будут искать нового руководителя отдела политики?

— Именно.

Хилари переварила это известие.

— Он ведь помог мне встать на ноги в самом начале. Еще в середине семидесятых.

— В самом деле. — Генри опустошил бокал и вновь потянулся к графину. — Но даже твои злейшие враги, — сухо добавил он, — не могут обвинить тебя в сентиментальности.

* * *

Когда Хилари явилась на встречу с Аланом Бимишем, ее проводили — как было условлено — не к нему в кабинет, а в безликую комнату переговоров, окна которой выходили на парадный подъезд.

— Извини меня, — сказал он. — Достали, просто сил нет. Мне перекрашивают потолок или что-то типа того. Мне-то все равно, но сказали об этом только сегодня утром. Кофе будешь?

Он почти не изменился. Только больше седины в волосах, движения медленнее, а сходство с престарелым приходским священником еще заметнее; если б не это, Хилари показалось бы, что кошмарный вечер, навязанный ей в те долгие школьные каникулы, случился вчера, а не двадцать лет назад.

— Признаться, меня больше чем удивил твой звонок, — продолжал он. — Честно говоря, я не очень понимаю, что нам с тобою обсуждать.

— Ну, например: я могла бы прийти и потребовать, чтобы ты извинился за то, что обозвал меня „варваром“ в своей маленькой обличительной речи в „Индепенденте“.

Незадолго до этого Алан опубликовал статью об упадке общественного вещания, которая называлась „Варвары у ворот“: в ней Хилари выставлялась (к ее вящему восторгу, надо сказать) образцом всего, что он ненавидит в современном культурном климате.

— Ни от единого слова не откажусь, — сказал он. — Ты и сама прекрасно знаешь, что можешь получить сдачи с той же силой. За все эти годы ты много квадратных дюймов своей колонки посвятила нападкам на меня — если не по имени, то как на тип сознания.

— А ты жалеешь, что помог мне, — спросила Хилари, — когда видишь, что спустил с цепи такую фурию?

— Ты бы все равно до этого дошла рано или поздно.

Хилари взяла кофейную чашку и села на подоконник. Снаружи ярко светило солнце.

— Твой новый босс статье не слишком обрадовался, — сказала она.

— Мне он об этом не говорил.

— Как тут все после его прихода, кстати?

— Трудновато, если хочешь знать, — ответил Алан. — А по правде — чертовски кошмарно.

— Вот как? В каком смысле?

— На программы нет денег. Принимают их без энтузиазма — по крайней мере, те, что я хочу делать. Ты не поверишь, как они относятся ко всей этой заварухе с Кувейтом. Я уже много месяцев им твержу, что нам следует сделать программу о Саддаме и эскалации военной мощи. Мы оказались в дьявольски нелепой ситуации: последние несколько лет сами продавали им оружие, а теперь делаем поворот на сто восемьдесят градусов и называем его „вавилонским чудовищем“ за то, что он это оружие использует. Надо полагать, об этом следует говорить вслух. Последние несколько недель я веду переговоры с одним независимым документалистом: он уже много лет делает об этом фильм — по собственной инициативе. Показал мне превосходный материал. Но наверху не хотят давать ему никаких обещаний. Просто ничего не хотят об этом знать.

— Очень жаль.

Алан посмотрел на часы.

— Послушай, Хилари, я уверен, ты приехала сюда не для того, чтобы любоваться нашим двориком. Он, конечно, у нас красивый, но… Ты не против перейти прямо к делу?

— Та фотография, что напечатали вместе с твоей статьей, — рассеянно произнесла она. — Ее сделали у тебя в кабинете?

— Да.

— И на стенке там висела Бриджит Райли?[13]