Какое надувательство!

— Конечно, вы совершенно правы. — Слова давались ему с трудом. — Мне, разумеется, хотелось переспать с вами — то есть какому мужчине в здравом уме этого не захочется, правда? И я знал, что… убедить вас мне удастся, только предложив помощь с вашей карьерой. Что я определенно сделать в состоянии. Но дело в том… — он неловко рассмеялся и запустил пятерню в волосы, — то есть как бы ни было неприятно признавать, что болтовня моей сестры может как-то повлиять, но… слушая ее разглагольствования, я вынужден был осознать, что мои предположения и даже моя самонадеянность были решительно… В общем, все это показалось мне вдруг ужасной дешевкой. И я почувствовал, что должен перед вами извиниться. Мне действительно очень жаль, что я приволок вас сюда под… ложным предлогом.

— Вы наверняка считаете меня наивной дурочкой, — сказала Фиби, тоже подходя к камину, — если полагали, что я ничего не заподозрю.

— Тогда зачем вы поехали?

— Хороший вопрос. Можно мне сказать вам две вещи? — Она оперлась о каминную полку и стояла неподвижно, лишь изредка поворачивая голову, чтобы встретиться с ним взглядом. — Во-первых, хотя я действительно убеждена, что вы ничего не смыслите в искусстве, ваше влияние ему только вредит, а от манеры вести дела смердит до неба, я не считаю вас совершенно непривлекательным.

— Уже кое-что, — фыркнул Родди.

— Во-вторых. — Фиби задумалась, прикрыв глаза, потом набрала в грудь побольше воздуху. — Мне никогда не хватало смелости сказать это кому-то, но… Понимаете, за много лет, с большими трудностями, мне удалось нарастить определенную… веру в себя. В том, что касается живописи, я имею в виду. И похоже, до такой степени, что мои работы кажутся мне довольно неплохими. — Она улыбнулась. — Звучит очень самоуверенно, да?

— Отнюдь.

— Так было не всегда. Раньше веры в себя у меня не было никакой. Довольно… болезненно об этом говорить, но… это случилось, когда я была студенткой. На некоторое время я бросила работу, поступила в художественный колледж и жила с несколькими людьми в одном доме — мы его вместе снимали. И вот однажды у нас на несколько дней остановился один человек. Гость. Как-то раз я вышла за покупками, а когда вернулась, он у меня в комнате рассматривал мою картину, незаконченную. Едва начатую, точнее. Как будто… разглядывал меня без одежды. Мало того, он начал было о ней что-то говорить, и стало ясно, что для него она означает нечто совершенно иное, что мне не удалось ничего в ней передать, и я… Это было очень странно. А через несколько дней он уехал, ничего никому не сказав. Даже ни с кем не попрощавшись. И все мы почувствовали… какую-то пустоту, а я не могла смотреть больше на свои картины. И не хотела, чтобы кто-то другой на них смотрел. В конце концов я попросила у хозяйки дома разрешение устроить на заднем дворе костер и сожгла все, что сделала. Все картины, все рисунки. Ушла из колледжа и снова стала медсестрой на полной ставке. Так все и было какое-то время. Я ничего не писала — вообще. Не то чтобы я об этом не думала, нет. Я по-прежнему ходила в галереи, читала журналы и прочее. Просто внутри у меня осталось такое… пустое пространство — там, где раньше была живопись, — и мне его нужно было чем-то заполнить. Или, вернее, кем-то, поскольку мне хотелось только найти картинку — любую картинку, — что лишь попадется мне на глаза, и все как-то… свяжется вместе. Вам знакомо такое ощущение? Наверняка. Вы вдруг сталкиваетесь с художником, картины которого действуют на вас так сильно, будто вы оба понимаете какой-то один личный язык, и художник этот лишь подтверждает ваши собственные мысли, но в то же время сообщает вам что-то новое.

Родди безмолвствовал — он явно ничего не понимал.

— Не знакомо, да? Ладно. Что там говорить, этого все равно так и не произошло. Но примерно через пару лет я получила бандероль от одного из своих бывших преподавателей. Судя по всему, они в колледже делали какую-то уборку в шкафах, нашли несколько моих набросков и решили вернуть. Я распаковала их и стала пересматривать. И самое смешное — среди них был набросок той картины, с которой у меня связано столько неприятных воспоминаний. Когда я увидела его снова — вернее, когда я их все увидела снова, — я осознала, как тот человек ошибался и как ошибалась я, что так на его слова отреагировала. Потому что, когда через много лет я увидела их снова, я поняла, насколько они хороши. Я поняла, что нащупала что-то. Поняла, что рядом нет никого — нет, не лучше меня, самомнение у меня не настолько развито, — но никто на самом деле не работает так же, не пытается делать чего-то похожего… И уверенность почему-то вернулась ко мне: я почувствовала, что действительно занимаюсь чем-то стоящим, как и те художники, которых покупают, выставляют, которым делают заказы. Это ощущение меня больше не покидало. Я чувствую, что я… я его заслужила. Поэтому вам, наверное, следует знать, что настроена я достаточно решительно. Наверное, все-таки самое важное для меня сейчас — отыскать для моих работ какую-то аудиторию.