Какое надувательство!

Следующий день — сырая и туманная среда — выдался не самым удачным. Я решил принять приглашение Джоан и отправиться с ней, однако эксперимент оказался угнетающим. Работа ее, судя по всему, состояла в том, чтобы без приглашения вваливаться в дома и устраивать детям хитрые допросы экивоками, пока их родители стоят рядом и с ненавистью на нее смотрят либо неуклюже сбегают на кухню готовить чай, который никто никогда не пьет. Сначала я действительно сидел с Джоан на этих интервью, но присутствие мое было настолько очевидно нежеланным, что я сдался и после первых двух визитов оставался в машине, где за день прочел кипу старых журналов и газет, которыми было завалено все заднее сиденье, а под конец лишь устало дожидался, когда она вынырнет из подъезда очередной муниципальной многоквартирной малосемейки.

Пообедали мы в пабе в центре города. Джоан взяла себе вегетарианский пирог, а я — пирог с мясом и почками. От такого меню она укоризненно поцокала языком. В тот вечер дежурным по кухне был Грэм. Блюдо, приготовленное им, могло не иметь названия — но могло как-то и называться: состояло оно главным образом из чечевицы и грецких орехов, сожженных до черной корки, отскобленных от большой сковородки и поданных с кучками макаронных изделий из непросеянной муки, по виду и консистенции напоминавших канцелярские резинки. По большей части мы поедали сие блюдо в гробовой тишине.

— Ты должен завтра показать Майклу что-нибудь из своих работ, — в какой-то момент сказала Джоан Грэму. — Может, он скажет о них что-нибудь интересное.

— Мне бы очень хотелось, — сказал я.

* * *

Грэм усадил меня на свою кровать и включил здоровенный неуклюжий телевизор, громоздившийся в углу. Разогревался аппарат почти минуту.

— Модель семидесятых, — пояснил Грэм. — Доживает последние дни.

Вчерашний туман рассеялся, и утро оказалось ясным, но душным. Однако солнце нам все равно не светило: комната Грэма была погружена в непреходящую тень, поскольку оконце с кружевными занавесками выходило на задние дворы Джоан и ее соседей с параллельной улицы. В доме мы остались одни, времени — половина десятого, мы пили по второй чашке крепкого и переслащенного чая.

— У вас такая машинка есть? — спросил Грэм, стоя на коленях и засовывая в видеомагнитофон кассету.

— С моими заработками она мне не по карману, — ответил я. — Жду, когда цены упадут. Говорят, скоро они резко пойдут вниз.

— А вы думаете, этот мой? Никто такие штуки не покупает — их берут напрокат. Десять фунтов в месяц — и все дела. Можно в «Рамблоуз».

Я отхлебнул чаю и мстительно произнес:

— А вот когда я был студентом, мы тратили деньги на книги.

— Давайте не будем? — Грэм обвел рукой стопки кассет на комоде и подоконнике. — Вот мои книги. Вот носители информации будущего — по крайней мере, для кинематографа. Почти все наши работы в колледже теперь на видео. В каждой из этих красоток — на три часа пленки. А вы знаете, сколько стоят три часа шестнадцатимиллиметровки?

— Я вас понял.

— Вы, литературные люди, не очень-то практичны, а? Вам бы все в башнях из слоновой кости сидеть.

Это замечание я проигнорировал.

— А стоп-кадр в этом вашем видео есть?

— Еще бы. Подрагивает, но работает. А вам зачем?

— Ну, знаете… приятно иметь… все эти новомодные приспособления.

Экран замигал, как только Грэм задернул шторы и уселся на кровать рядом со мной.

— Ну, поехали. Это моя курсовая работа. Посмотрим, что скажете.

Просмотр оказался менее мучительным, чем я опасался. Фильм Грэма шел всего десять минут — эффективная, хоть и неизящная полемическая агитка о фолклендском конфликте, озаглавленная «Война миссис Тэтчер». Название было двусмысленным, поскольку Грэму удалось разыскать шеффилдскую пенсионерку по фамилии Тэтчер, и кадры боевых кораблей, на всех парах несущихся в бой, и отрывки из речей премьер-министра перемежались со сценами из жизни ее менее выдающейся однофамилицы: вот она идет в магазин, готовит скудную еду, смотрит по телевизору новости и тому подобное. В бессвязном закадровом комментарии старушка говорила о том, как трудно прожить на пенсию, и недоумевала, куда ушли все деньги, которые она всю свою трудовую жизнь платила в виде налогов государству. Подобная реплика обычно служила поводом для перехода к показу какого-нибудь жестокого и дорогого на вид куска военного железа. Фильм заканчивался знаменитой речью премьер-министра перед Шотландской консервативной партией, в которой миссис Тэтчер рисовала фолклендскую войну битвой добра и зла и объявляла, что «с ней должно быть покончено». Вслед за этим — общий план: другая миссис Тэтчер бредет с тяжелой сумкой продуктов по крутой и неприветливой улочке. Затемнение. Два титра: «Миссис Эмили Тэтчер живет на 43,37 фунта в неделю»; «Война на Фолклендах, по оценкам, уже стоит нам 700 миллионов фунтов».

Грэм остановил пленку.

— Ну — что скажете? Давайте только честно.

— Мне понравилось. Хорошо сделано.

— Послушайте, бросьте вы эту свою южную буржуазную вежливость хоть на минутку. Скажите прямо.

— Я же говорю — хороший фильм. Сильный, прямой и… правдивый. Говорит правду о чем-то.