Какое надувательство!

После отъезда Годфри состояние Табиты значительно ухудшилось, и в ту ночь, когда брат вылетел на свое последнее задание, произошел весьма странный инцидент — и более серьезный, и более абсурдный, чем все предыдущие. Проистекал он из другой мании Табиты: она полагала, что в своей спальне Лоренс устраивает тайные сходки фашистов. Снова и снова она утверждала, что, стоя у запертой двери, вслушивалась в обрывки тихих разговоров на четком и властном немецком языке. В конце концов даже Милдред отказалась воспринимать эти голословные утверждения всерьез, и Табита предприняла отчаянную попытку раздобыть доказательства. Стащив ключ от спальни Лоренса (причем единственный), она дождалась часа, когда он, по ее убеждению, начал одно из своих зловещих совещаний, и заперла дверь снаружи, а сама бегом спустилась вниз, во весь голос крича, что уличила брата в государственной измене. Дворецкий, горничные, кухарки, шофер, камердинер, коридорный и прочая челядь немедленно кинулись Табите на подмогу. За ними следовали Милдред и Беатрис. Вся компания собралась в Большом зале, уже намереваясь подняться наверх для проведения дознания, когда их взорам предстал сам Лоренс с кием в руке — он вышел из бильярдной, где в одиночестве коротал за «пирамидой» часы после ужина. Что и говорить: спальня оказалась пуста. Но доказательство это Табиту не удовлетворило — она продолжала орать на брата, выдвигая всевозможные обвинения в надувательстве и тайных сделках с врагом, пока в конечном итоге ее не успокоили насильственным образом и не отнесли в комнату Западного крыла, где находчивая медсестра Бэклан ввела ей успокоительное.

Такова была атмосфера в Уиншоу-Тауэрс в тот жуткий вечер, пока гробовая тишина надвигавшейся ночи окутывала почтенную древнюю усадьбу — тишина, в три часа утра нарушенная телефонным звонком и известием об ужасной судьбе, постигшей Годфри.

* * *

Тел погибших в катастрофе так и не нашли — ни самому Годфри, ни второму пилоту не выпала честь христианского погребения. Тем не менее две недели спустя в личной часовне семейства Уиншоу провели небольшую мемориальную службу. Родители просидели всю церемонию с каменными лицами пепельного цвета. В Йоркшир отдать последние почести покойному прибыли его младший брат Мортимер, сестра Оливия и ее муж Уолтер; отсутствовала лишь Табита — едва услышав новость, она впала в неистовство. Среди орудий насилия, с которыми она бросалась на Лоренса, были подсвечники, зонтики для гольфа, ножи для масла, опасные бритвы, хлысты для верховой езды, мочалка, мэши, ниблик, афганский боевой рог значительной археологической ценности, ночной горшок и противотанковое ружье. На следующий день доктор Куинс подписал все бумаги, необходимые для ее незамедлительной отправки в ближайшую психиатрическую лечебницу.

За стены этого заведения Табита не выходила последующие девятнадцать лет. Все это время она редко предпринимала попытки вступить в контакт с прочими членами семейства и не проявляла никакого интереса к их посещениям. Разум ее (или уцелевшие жалкие клочки его и обрывки) упорно цеплялся за обстоятельства гибели брата, и она маниакально глотала книги, журналы и периодические издания, в которых хоть что-то говорилось о ходе войны, истории Королевских военно-воздушных сил и любых вопросах, так или иначе связанных с авиацией. (В тот период, например, ее имя можно обнаружить среди подписчиков таких журналов, как «Профессиональный летчик», «Пролет», «Военное обозрение Джейна» и «Ежеквартальник пилота».) В лечебнице Табита благоразумно оставалась на попечении вышколенного и преданного своему делу персонала до 16 сентября 1961 года, когда по просьбе брата Мортимера ей даровали временное освобождение: хотя решение было продиктовано состраданием, само по себе оно вскоре стало расцениваться как неудачное.

В ту ночь смерть снова навестила Уиншоу-Тауэрс.

2

Сидя в эркере спальни и глядя на Восточную террасу и уходящую за горизонт промозглую панораму болотистых пустошей, Ребекка почувствовала, как на плечо ей мягко опустилась рука Мортимера.

— Все будет хорошо, — сказал он.

— Я знаю.

Он ободряюще сжал ей плечо, затем подошел к зеркалу и неощутимо оправил галстук и камербанд.

— Со стороны Лоренса это действительно мило. Они все здесь очень милы. Я никогда не думал, что моя семья может хорошо относиться к кому-то из своих членов.

Мортимеру исполнилось пятьдесят, и в честь этого события Лоренс организовал небольшой, но пышный ужин, на который пригласил всю семью — даже парию Табиту. Ребекка, на тринадцать лет моложе мужа и по-прежнему детски и беззащитно красивая, должна была впервые увидеть все семейство сразу.

— Они ведь не чудовища. Не совсем чудовища. — Мортимер повернул левую запонку на пятнадцать градусов и, критически сощурившись, проверил точность угла. — Ведь Милдред же тебе нравится, правда?

— Но она не совсем член семьи. — Ребекка не отрывала взгляда от окна. — Бедная Милли. Как жаль, что она так больше и не вышла замуж. Боюсь, Марк доставляет ей массу хлопот.