Какое надувательство!

Но Мортимеру не весело. На торжестве он получал удовольствие только от общества Ребекки, на которую за последние несколько лет привык полагаться как на защиту от ненавистного семейства. Теперь же, в ее отсутствие, большую часть вечера вынужден довольствоваться беседой с сестрой Оливией — сухой брюзгливой Оливией, столь непреклонно преданной породе Уиншоу, что даже вышла замуж за одного из собственных кузенов. Она без малейших угрызений совести не прекращает бубнить об управлении поместьем, о рыцарском титуле, который вот-вот должны пожаловать супругу за достижения в промышленности, о политическом будущем ее сына Генри, который наконец проявил достаточно ума и понял, что именно Лейбористская партия открывает перед ним перспективу на получение министерского кресла еще до сорока лет. Мортимер устало кивает этому монологу и время от времени бросает взгляды на другие лица за столом: вот Дороти запихивает еду в рот; ее жених угрюмо сидит рядом, баран бараном; крысиные, расчетливые глазки Марка по-прежнему бдительны; славная бестолковая Милдред рассказывает Томасу какой-то робкий анекдот, а тот слушает с ледяным безразличием торгового банкира, готового отказать мелкому предпринимателю в кредите. И конечно же, Табита — выпрямилась как палка и ни единого слова никому не говорит. Мортимер замечает, что она то и дело посматривает на карманные часы и уже несколько раз просила кого-нибудь из лакеев проверить время по высоким напольным часам в холле. Не считая этого, Табита совершенно неподвижна и не сводит глаз с Лоренса. Как будто чего-то ждет.

* * *

Ребекка возвращается из больницы как раз к кофе и проскальзывает на свое место рядом с мужем.

— С нею все будет в порядке, — говорит она, пожимая ему руку. — Медсестра Бэклан укладывает ее спать.

Лоренс встает, стучит по столу десертной ложкой и провозглашает тост:

— За Мортимера! Счастья и здоровья ему еще на пятьдесят лет.

По столовой разносятся приглушенные отголоски — «Мортимер», «счастья и здоровья», а гости допивают то, что еще осталось в бокалах. Раздается громкий довольный вздох, и кто-то произносит:

— Ну что ж, это действительно был очень приятный вечер.

Все головы поворачиваются. Голос принадлежит Табите.

— Как приятно бывает оттуда выйти. Вы даже себе не представляете. Вот только… — Табита хмурится, на лицо наползает потерянная, подавленная гримаса. — Только… я вот думала, как хорошо было бы, если бы с нами сегодня мог быть Годфри.

Повисает долгая пауза; в конечном счете нарушает ее не кто иной, как Лоренс. С напускным добродушием он произносит:

— Воистину. Воистину.

— Он так любил Мортимера. Морти, вне всякого сомнения, был самым любимым его братом. Об этом он мне сам говорил, и очень часто. Он предпочитал Мортимера Лоренсу. У него не было в этом сомнений. — Табита снова хмурится и оглядывает весь стол. — И как вы думаете — почему?

Ей не отвечает никто. Все опасаются встретиться с ней взглядом.

— Я полагаю, потому что… Я полагаю, потому что он знал… что Мортимер никогда не намеревался убить его.

Она наблюдает за лицами родственников, как бы ища подтверждения. Но их молчание — абсолютно и проникнуто ужасом.

Табита кладет салфетку на стол, отодвигает стул и с трудом поднимается на ноги.

— Что ж, пора мне на боковую. По Лестничному холму на Одеяльную ярмарку, как говорила мне когда-то няня. — Она направляется к дверям, и уже трудно понять, обращается она к гостям или просто бормочет сама себе: — По длинной извилистой лестнице; по ступенькам поплыву я, помолюсь — и на боковую. — Табита оборачивается, и сомнений ни у кого не остается — следующий вопрос она задает брату: — А ты еще читаешь молитвы на сон грядущий, Лоренс?

Тот не отвечает.

— Сегодня я бы на твоем месте прочла.

* * *

Опустошенная, Ребекка откидывается на гору подушек, медленно разводит ноги и массирует бедро, снимая боль. Рядом, тяжело уткнувшись головой ей в плечо, уже засыпает Мортимер. Чтобы достичь оргазма, ему потребовалось почти сорок минут. С каждым разом все дольше и дольше. И хотя он в целом был очень нежным и внимательным любовником, Ребекка уже расценивает эти марафоны как некое тяжкое испытание. У нее побаливает спина, пересохло во рту, но она не стала тянуться к стакану с водой на тумбочке, чтобы не тревожить мужа.

Сонно и бессвязно Мортимер начал бормотать что-то. Ребекка погладила его по редеющим волосам.

— …что бы я без тебя делал… такая милая… с тобой все лучше… сносно…

— Ну что ты, что ты, — шепчет она. — Завтра поедем домой. Все кончилось.

— …ненавижу их всех… что бы я делал, если б здесь не было тебя… с тобой все лучше… иногда мне хочется всех поубивать… поубивать их всех…

Ребекка надеялась, что Хилари удастся заснуть. Сломано три пальца. Она не поверила, что это вышло случайно, — ни на миг не поверила. Сейчас за всеми проказами стоит Родди. Как фотографии, с которыми она его как-то раз поймала: оказалось, подарок Томаса, черт бы его побрал…