«Какое великое утешение — вера наша!..»

Ну что же, ты уезжаешь сегодня во Владимир? Господь да благословит тебя. Поезжай с Богом. Всем православным там передай мой сердечный привет и благословение и просьбу — оставаться православными, нимало не колеблясь. Если заколебались священники — им большая опасность грозит, их запугали. Конечно, по–настоящему они не должны бы ничего бояться. Но что же поделаешь, если струсили. А мирян за то, что не станут ходить в те церкви, где поминают ВЦУ, чем будут пугать? Поэтому усердно прошу всех православных отнюдь не ходить в те церкви, где поминается ВЦУ. Лучше совсем остаться без службы церковной, чем участвовать в кощунстве вместе с отступниками.

<…> Крепко, крепко целую тебя и крестную[54]. Всем и в Москве, и во Владимире мой сердечный привет и благословение. Прошу прощения, что не всех всегда называю по именам, — но всех помню и о всех молюсь. Взаимно прошу и обо мне помолиться.

Господь да сохранит тебя.

Любящий е[пископ] А[фанасий]

№ 3 М. А. Сахаровой 29 января 1926 г. Исправдом, г. Владимир

16/29–I–26

Милая моя хорошая мамочка!

Как я рад был увидеть тебя хоть ненадолго, хоть разок поцеловать тебя. Рад, что ты, по–видимому, бодришься. Мужайся, не падай духом. А мне, право, не худо. Конечно, скучно без дела. Народ со мной сидит хороший. Только, правда, люди нецерковные, мало сравнительно у нас общих интересов и тем для разговора. Но в общем–то очень хорошо, гораздо лучше, чем было бы в общем корпусе. В нашей камере 8 мест, но сейчас только 5 человек, и больше к нам не сажают. Ведь камера наша «политическая», и в то время, когда в других камерах уплотняют и на приставных щитах устраивают койки, мы благодушествуем на просторе. Один из наших работает — значит, днем его не бывает в камере. Другой — инженер, тоже часто уходит. У нас есть большой стол и все скамьи. Теперь стали топить, и минувшую ночь я спал, сняв теплую рубашку. Сейчас устраивают у нас жел[езную] печь.

Сегодня 14–й день, как арестован. Поэтому должны были предъявить точно формулированное обвинение. Для этого и вызвали. Обвинение вот какое.

По ст. 123[55] — Сахаров вызвал свящ[енника] Пятницкой церкви Чечеля[56] и запретил ему выезд из Владимира.

По 69 ст.[57] — в Лыкове за всенощной Сахаров сказал: «Обновленцев надо гнать из приходов, так как они сторонники советской власти. За литургией, говоря о вмч. Георгии, призывал не бояться ни тюрем, ни судищ. Общее же впечатление от проповедей было такое, — что гонение на веру обусловливается существованием Советского строя».

По этому поводу я сделал такое заявление: «Предъявление мне ст. 123 считаю неправильным, так как там речь идет об религиозных организациях, а я один не составляю организации. В факте передачи мной иеромонаху Чечелю распоряжения архиепископа Николая[58] нельзя усматривать присвоения мной административных или публично–правовых функций, так как в настоящее время все отношения архиерея к священникам исключительно основываются на признании последними нравственного авторитета первого.

Фразу „гоните обновленцев, ибо они сторонники соввласти” при большом стечении народа и не предполагая в дальнейшем скрываться от гражданской власти, мог сказать или сумасшедший, или совсем глупый, а я ни тем, ни другим не хотел бы быть. Относительно другой проповеди, то факт остается фактом: во времена великомученика Георгия христиане не страшились ни тюрем, ни судищ, исповедуя Христа. Вспоминание исторических фактов едва ли можно считать преступлением, и оратор вовсе не виноват в том, что некоторые из его слушателей, неправильно поняв его речь, дают тенденциозное освещение приводимым им фактам. Что касается общего впечатления от моих речей, то опять повторю, что стремиться создать проповедями настроение против советской власти может или сумасшедший, или совсем глупый».

Таково приблизительное содержание моих сегодняшних показаний. В заключение следователь Ефимов[59] спросил, не могу ли я указать свидетелей, которые бы опровергли обвинение по 69 ст. Я, конечно, никого не указал — зачем заставлять людей волноваться. Но если бы там кто–нибудь нашелся добрый человек, который не побоялся бы явиться в это прекрасное учреждение и опровергнуть донос, это было бы очень важно. Может быть, как–либо сумеете дать знать в Лыково. Может быть, староста или кто–нибудь из мужичков наберется смелости. А впрочем — Господь все устроит к лучшему. Буди Его святая воля.

* * *

<…>

М[ама]! Прошу побывать у Ю. М. — не прислал ли ей еп[ископ] Дамиан[60] бумажку арх[иепископа] Николая о лишении сана архим[андрита] Александра[61] с собственноручной его распиской? Если у Ю. М. нет — хорошо бы побывать на квартире еп[ископа] Дамиана (М. — Алексеевская, д. № 8) и сказать, что эта бумага очень нужна здесь. Потом ее надо передать (с оказией) митр[ополиту] Сергию.