«Какое великое утешение — вера наша!..»

Как прекрасно сказано…

И по совести скажу: в каких тяжелых обстоятельствах мне ни приходилось быть, — и мысли ропота у меня не было.

Теперь я на свободе. Пока меня не трогают. За мной с искренней любовию ухаживают. Меня радуют получаемые мной весточки от знаемых и от незнаемых. Столько в них любви, нежности, заботы. Это радует меня не потому, что относится ко мне лично, лично к себе это я не отношу. Меня радует глубокая вера, горячая любовь к Богу, проявляющиеся в добром расположении ко мне, как хотя и недостойному, но служителю Божию. Это утешает меня, это успокаивает отчасти…

Но сердце кровию обливается, слезы невольно навертываются на глаза при всяком празднике, особенно празднике Русских святых…

Я радуюсь, что хоть немногие мои книжицы сохранились.

Но сколько и горя приносят мне мои книги, сколько тяжелых дум, тайных слез и воздыханий. Когда не было у меня книг, я многое, если не забыл, то во всяком случае не так сильно вспоминал. А теперь все живее и ярче встает… Заглянешь в Минеи, посмотришь в месяцеслов, раскроешь Булгакова[381] на отделе о монастырях, начинаешь ли читать сочинения по агиологии, по русской истории, по истории богослужения… и сердце сжимается, глаза затуманиваются…

Правоверные евреи едут в Палестину и там в пятницу вечера у развалин храма Иерусалимского плачут о былой славе Израиля. И зовутся у них эти развалины «Стена плача»… У православного русского народа теперь на каждом шагу и каждый день стена плача!..

Ужасно… Ужасно… Ужасно…

Но довольно об этом. Простите, что и Вас, вероятно, взволновал и расстроил.

Сегодня получил письмо из Петушков. М[атушка] Маргарита хворает. С Радуйницы не ходит в храм. Температура 38–39. Лежит. Почти ничего не ест, кроме картофеля. Не говорит, что у нее болит, и, конечно, не лечится. Спаси ее Господи.

Вскоре после Вашего отъезда еще при м[атушке] М[аргарите] получили от батюшки[382] посылку с зырянской картошкой[383]. Пожалели мы, что Вы уже уехали. Недавно он еще прислал ящик такой же картошки. Посылаю по одной картошине Вам, Марии Ивановне, тете Жене и Анне Ивановне. А две картошины разделите тем добрым людям, которые через Вас заботятся обо мне, не зная меня. Поделите между ними и конфетки.

Егор Егорович говорит, что Марии Ивановне понравилась тутаевская картошка, — поэтому Анастасия Стефановна дала своей картошки, чтобы заполнить свободное место. Зырянскую картошку от здешней я не отделяю. Сумеете ли Вы различить?

Господь да хранит всех Вас, мои милые, мои дорогие…

На всех призываю Божие благословение, у всех прошу святых молитв. Особенно прошу помолиться, чтобы моя прошлогодняя болезнь не повторилась, чтобы мне никого не обременить, — чтобы и мне дарована была такая же безболезненная христианская кончина, какой скончался преосв[ященный] Тйхон. Утром почувствовал он себя плохо. Послали за врачом. Врач прописал лекарство. За ним пошли, а когда принесли, оно уже было не нужно. Владыка перекрестился. Сказал: «Слава Богу за все. Я пошел…» Завидная кончина. Царство ему Небесное.

Еще раз обнимаю Вас, мой дорогой. Всех благословляю. Спасайтесь о Господе.

Любящий Вас богомолец Ваш е[пископ] А[фанасий 4 мая 1955 г.

Георгий Георгиевич, Анастасия Стефановна, Анфиса и Сима[384] сердечно приветствуют Вас. У Симы болит нога, она уже больше месяца в больнице. Лежала в гипсе, теперь сняли, может быть, скоро вернется домой.

Кроме прилагаемой копии ответа получил и пасхальное поздравление.

Получил поздравление и от о. Александра] Солертовского…

Теперь у меня не хватает только Минеи дополнительной…

№ 90 Монахине Варваре (Адамсон) 23 июня 1955 г. Тутаев

23 июня 1955 г.

Милость Божия буди с Вами, родная моя матушка!

Не знаю, дошло ли до Вас мое письмо от 15 июня, в котором я извещал Вас о получении Вашей посылки № 446. Его взял у меня о. Дамаскин[385], который 16-го вечером поехал в Рыбинск и по дороге хотел его опустить. А 18–го мы получаем телеграмму о том, что в тот же день в 3 часа утра он скончался. Так неожиданна была его смерть. Он казался гораздо бодрее и крепче меня. Как легко он ходил, тогда как для меня ходьба особенно тяжела. Правда, он говорил, что очень устал в дороге и спешил возвратиться домой.

Смерть его была совершенно безболезненна. Как рассказывают, за один день своего пребывания он обошел всех своих друзей и духовных детей, — а их у него там немало, так как он некоторое время жил в Рыбинске. Вечером он чувствовал себя хорошо и в обычное время лег спать. Около 3 часов хозяйка услыхала стон. Она подошла к нему, о. Дамаскин еще раз простонал и скончался.

Такова жизнь наша. Буквально: вчерашний день беседовах с Вами, и внезапу найде на мя час смертный[386].

Царство ему Небесное. Помяните его.