Генерала сзади ударили прикладом по голове, он упал на мостовую, и в него, лежачего, солдат бесстрастно, как в чучело на учениях, воткнул штык. Шапрон был жив, но солдаты стащили с него шевровые сапоги с серебряными шпорами, вытащили из кителя бумажник, часы, сняли нательный золотой крестик.
— Какой ужас! Идем, идем, Нина! — Змиев потянул ее за собой.
На зеленом зарядном ящике, по грудь возвышаясь над гудящей толпой, стоял могучий бритоголовый человек в рабочей одежде, чем-то напомнивший Змиеву механика Иванова с утилизационного завода в Чарусе. Голосом заядлого агитатора он кричал:
— Товарищи, не поддавайтесь провокациям золотопогонников, не покидайте родину!.. Красная Армия уже в Крыму. А на чужбине вас ждет неволя… Товарищ Ленин обещает амнистию всем белякам, добровольно сдавшимся в плен!..
— Застрелить бы его, смутьяна, а они слушают, раскрыли рты! — в сердцах сказал Кирилл Георгиевич.
С трудом он и Нина добрались до порта, забитого плотной толпой обтрепавшихся беженцев и солдат без оружия и погон. То здесь, то там поднимались над головами грязные кулаки. Люди с остервенением боролись за место на пароходе. Повсюду валялись выпотрошенные чемоданы, разорванные дамские платья, кружевное белье, раздавленные свертки. Ветер переносил с места на место яркие деникинские кредитки, ценившиеся теперь дешевле бумаги, на которой они были напечатаны. Толпа топтала погоны, кокарды, офицерские темляки, валявшиеся под ногами в пыли. Деревянные сходни, перекинутые на купеческий пароход, скрипели и гнулись под напором обезумевшей, охваченной паникой толпы, сдерживаемой конвоем. Кирилл Георгиевич видел, как усатый конвойный солдат тычком приклада в грудь сбил старика полковника в воду, на которой волна кружила баулы, попоны, седла, гармошку. На глазах у всех полковник утонул.
У расщепленного снарядом баркаса, вытащенного на берег, валялись рядком в одном белье пять трупов. Вокруг шумела толпа, но живым не было никакого дела до мертвецов.
Змиев спросил у бородатого георгиевского кавалера, разрывающего желтыми зубами сухую тарань:
— Что за люди?
— Самовбивцы, пострелялись с перепугу…
— Вот она, матушка Россия! — пробурчал Змиев, с трудом протискиваясь к пирсу, у которого, наведя на толпу тяжелые стволы орудий, разводил пары «Капитан Сакен».
— Что ты сказал, Кирилл? — спросила Нина, кружевным платком вытирая пот со лба. Она попятилась, словно подошла к краю пропасти. — Слушай, я думала всю ночь. Давай останемся… Кирилл, давай останемся… Я же родилась здесь, я не хочу… Ну их к черту, этих англичан и турок… Ты слышал: рабочий говорил, что будет амнистия… С тобой ничего не случится, Кирилл, ведь мы никого не убивали, ты не военный, ты мирный человек, Кирилл…
Ожерелье давило ей горло, она рванула его, дорогие жемчужины посыпались ей под ноги, она не стала собирать их.
— Ты с ума сошла! — возмутился Змиев.
— У вас два пропуска, она не хочет ехать, продайте мне второй пропуск, плачу долларами! — Толстенький спекулянт с черными усиками на потном лице схватил Змиева за руку.
— Как хочешь. А я остаюсь! Я вернусь в Москву или Петроград и буду по-прежнему танцевать там.
Нина сбросила с плеч генеральскую шинель и, наступив на нее, повернулась и решительно, как в танце, почти паря над землей, пошла прочь.
С минуту Змиев, широко раскрыв глаза, глядел ей вслед. Она уходила от него навсегда. Кажется, он услышал, как кричит его сердце… Безумие! Эта женщина безумна!
— Нина, вернись!
Но Нина Белоножко уже пропала в серошинельной толпе. Только между головами мелькал порой ее лиловый воздушный шарф.
— Это равно самоубийству, — пролепетал спекулянт, цепкими пальцами держась за пальто Змиева.
— Что вам от меня надо?
— Пропуск!
Не думая о том, что делает, Кирилл Георгиевич отдал пропуск спекулянту и сунул в карман хрустящие бумажки.
Со стороны Гайдука с птичьим клекотом прилетели четыре снаряда, один ударил в гущу лошадей и людей, остальные упали в бухту. Два французских миноносца быстро снялись с якорей и, разворачивая орудийные башни, стали уходить на внешний рейд.
— Кирилл Георгиевич, скорей! — крикнул Змиеву священник Востоков, откуда-то вынырнувший, и молодо побежал к трапу. Змиев догнал его и, задыхаясь от горя, оборвав в толпе все пуговицы на пальто, вместе с Востоковым выбрался на вымытую до блеска деревянную палубу миноносца.
Отдышавшись, Змиев услышал частые винтовочные выстрелы и пулеметную скороговорку. К пристани со стороны Мефодиевки с криками «ура» перебегали спустившиеся с гор густые цепи красных. Их еще сдерживал брошенный на произвол судьбы третий Дроздовский полк, самоотверженно прикрывавший посадку. Змиев знал — полком этим командовал сын его Георгий, которого он не видел больше года.
«Капитан Сакен» быстро отдал швартовы и стал отваливать от скрипящей деревянной стенки, покрытой зеленым бархатом водорослей. Два добровольца бросились в море, поплыли к миноносцу, моля взять их с собой.
— История — жестокая дама, — громким басом сказал Деникин, подойдя к иллюминатору, чтобы задернуть занавеску.