Кактус Нострадамуса

Я коротко взглянула на экран – там как раз разжигали костер, но не под Тарасом Бульбой, а почему-то под польской красавицей (в этой версии ее незатейливо звали Наталья). Я поняла, что от такой оригинальной экранизации наших интеллигентных матриархов – мамулю с бабулей – за уши не оттащишь, и пошла к телефону сама.

– Индия! – возмущенно вскричал женский голос на мое вполне корректное «алло». – Вы что, не поняли? Я же сдам его с потрохами!

В голове у меня еще скакали кони, люди и зайцы, причем потроха последних идеально ассоциировались с пирогами, так что я действительно ничего не поняла и не стала об этом умалчивать:

– Простите, что?

– А вот и не прощу! – голос в трубке вибрировал от злости. – Я проторчала на площади битых два часа, я сама задеревенела, как тот памятник…

– Где это в нашем городе деревянный памятник? – заинтересовался мой внутренний голос.

И тут до меня дошло:

– Ой! Это вы от Пушкина?! То есть от памятника Пушкину? А разве… Ой. Ой-ой-ой.

Я прикусила язык.

– Издеваетесь? Ну, хорошо, – произнесла моя собеседница так зловеще, что стало ясно: ничего хорошего от нее ждать не приходится. – Хорошо издевается тот, кто издевается последним!

– Нет! – закричала я, испугавшись, что она положит трубку и побежит сливать компромат на Зяму полиции. – Девушка, подождите! Одну минуточку!

Я прикрыла трубочку ладошкой, заглянула в комнату к братцу и позвала его:

– Быстро иди сюда, поговори с девушкой!

К общению с девушками Зяма готов всегда и везде.

– Алло-у-о? – пропел он в трубку, машинально поправив локоны.

Затем его приятная физиономия претерпела трансформацию, в результате которой приобрела форму и колер молодого парникового кабачка.

Вообще-то мне нравится бледно-салатовый. Психологи утверждают, что это цвет возрождения, молодости, созревающего урожая и стабильно счастливой повседневности. Однако Зямино лицо в зеленой гамме выглядело отнюдь не жизнеутверждающе.

– Что? – обеспокоенно спросила я.

– Все! – ответил братец и бережно повесил трубку, после чего внимательно посмотрел на свое отражение в зеркале и несколько раз аккуратно ударился головой о стену между трюмо и вешалкой. – Она сказала – мне конец.

– Уж так прям и конец, – неуверенно возразила я. – Я думаю, это только начало.

– Да, ты права. Это начало долгого, трудного пути по этапу, – безропотно согласился Зяма и снова посмотрел на себя в зеркало. – Ох, я буду ужасно выглядеть в тюремной робе и с прической «под ноль»!

Из гостиной донеслись звуки частых хлопков. Братец вопросительно вздернул брови.

– Кино закончилось, – пояснила я природу необычных звуков. – Наши восторженно аплодируют «Тарасу Бульбе». Сейчас потянутся в большой мир.

И точно, из затемненной комнаты, моргая, вышел папа. Увидев нас с братцем, он обрадовался и с надеждой спросил:

– Вы же будете ужинать, детки?

– А что на ужин? – поинтересовалась я, не спеша соглашаться.

В порыве вдохновения папуля иной раз сочиняет очень смелые блюда. На прошлой неделе он предложил для внутрисемейной дегустации лазанью с барабулей и кальмарами, и стало ясно, что я еще недостаточно искушенный едок.

До той лазаньи с барабулей и кальмарами мне казалось, что человек, которому в словосочетании «фалафель из нута» понятен не только предлог, может считаться опытным гурманом, но я ошиблась. Лазанья с чертовой барабулей и дьявольскими кальмарами все расставила по местам, причем моим собственным местом пребывания на половину ночи стал клозет. «Пожалуй, в следующий раз я уменьшу количество масла в соусе бешамель», – сказал тогда неунывающий папуля. А я тогда ничего не сказала, только подумала, что второго такого раза мне, пожалуй, не пережить.

– Кабушкаджын с цахтоном, – небрежно ответил папуля, и я благосклонно кивнула, потому что кабушкаджын с цахтоном – это вам не лазанья с барабулей и кальмарами, это страшно только на слух.

«Кабушкаджын» – это осетинский пирог с тушеной капустой, а «цахтон» – густой сметанный соус с чесноком и укропом. От этого я точно не умру.

Пока мы с Зямой ужинали, папуля крутился на кухне, норовя подкинуть милым деткам добавки, так что приватно покалякать о делах наших скорбных никак не получалось. Поэтому, покончив с пирогом, я подмигнула братцу и сказала:

– Схожу-ка я к Денису, спрошу, чего он хотел.

– Схожу-ка я к Алке и тоже спрошу! – подхватился Зяма, смекнув что к чему.

Для секретного разговора нам надо было удалиться за пределы отчего дома, населенного милыми, славными, добрыми, но возмутительно любопытными людьми.

Мы вышли во двор и спрятались от чужих глаз и ушей в летней штаб-квартире нашего детства.

В марте месяце в виноградной беседке было не слишком уютно, сырой весенний ветер продувал ее насквозь, и я порадовалась, что влезла в пуховик. Зямка, захвативший для утепления всего лишь счастливо вернувшийся к нему замшевый пиджак, моментально замерз, скукожился, сунул руки в карманы и попросил:

– Давай покороче. Что делать?