Калеб Уильямс

– Полно, полно, никогда не нужно теряться. Надо глядеть веселей. Чего там! Моей первой зазнобушкой была Бет Батерфильд. Так что ж из этого? Чему быть – того не миновать, слезами сыт не будешь. Она была славная, видная девка – что правда, то правда. Пять футов десять дюймов и такая дюжая, что кавалеристу впору. О, она могла уйму наработать. Вставала рано, ложилась поздно, десять коров своими руками выдаивала. Накинет плащ, да и едет на рынок со своими корзинами, будь то хорошая погода или дурная, град, ветер или снег. Сердце радовалось, как взглянешь на ее щеки, нарумяненные морозом, что красное яблочко из ее же сада. Ах, вот это была девка для горячей поры: со жнецами как развозится, – одного – хлоп по спине, с другим борется, и для каждого-то у нее найдется шельмовская проделка и шутка. Бедная! Как-то на крестинах сломала себе шею, спускаясь с лестницы. Ну, другой такой я уж, понятно, не найду. Но вы на это не обращайте внимания. Надо полагать, как познакомимся ближе, в вас тоже что-нибудь мне понравится. Уж как вы ни скромны да стыдливы, а наверно – тоже шельма! Вот посмотрим, как я вас растормошу да помну малость. Что вы там ни думайте, а я малый не промах. Знаю, что к чему, и не хуже другого вижу, что надо. Да, да… Все обойдется. Клюнет рыбка на приманку, будьте покойны. Да, да, мы здорово поладим друг с другом.

Между тем Эмили собралась с духом и, выражая благодарность мистеру Граймзу за его доброе мнение о ней, стала объяснять ему, что ее никогда не могли бы заставить отнестись благосклонно к его ухаживанию. На этом основании она просила его отказаться на будущее время от всяких на нее притязаний. Это заявление Эмили прозвучало бы более внятно, если бы не шумное поведение и неуместная жизнерадостность Граймза, которые не располагали его к молчанию и заставляли его предполагать, что он уже с полуслова достаточно уловил мысль собеседника. Между тем мистер Тиррел ни под каким видом не хотел прерывать эту сцену, не дав им времени подойти к объяснению; потом он постарался помешать молодым людям слишком близко узнать склонности друг друга. В результате Граймз приписал сдержанность мисс Мелвиль девической стыдливости и посмотрел на нее как на своенравную пугливость необъезженной кобылки. Впрочем, если бы даже дело обстояло иначе, вряд ли это произвело бы на него большое впечатление, так как он давно привык считать женщин созданными для удовольствия мужчин и возмущался слабостью тех, кто допускает, что женщины могут иметь собственное мнение.

По мере того как ухаживание Граймза продолжалось и мисс Мелвиль чаще видела своего поклонника, ее неприязнь все усиливалась. Но, хотя характер ее не был испорчен теми ложными претензиями, которые часто делают девушек несчастными в родной семье, в то самое время как они располагают решительно всем, чего только может желать человек, – она все-таки не привыкла в прошлом встречать противодействие и была в ужасе от возрастающей суровости своего родственника. Порой она думала о бегстве из дома, который стал для нее тюрьмой, но привычки юности и незнание света заставили ее отказаться от этого намерения, когда она подробней обсудила его. Миссис Джекмен, конечно, не могла спокойно думать о Граймзе как о супруге для ее ненаглядной Эмили. Но осторожность заставляла ее всеми силами противиться намерениям молодой леди перейти к решительным действиям. Она не могла допустить, чтобы мистер Тиррел упорно продолжал свои притеснения, и уговаривала мисс Мелвиль забыть на мгновение о природной независимости своего характера и победить упрямство двоюродного брата трогательными мольбами. Она очень верила в действие бесхитростного красноречия своей питомицы. Миссис Джекмен не знала, что происходит в душе тирана.

Мисс Мелвиль решила последовать совету своей нянюшки. Однажды утром, сейчас же после завтрака, она подошла к своим клавикордам и сыграла одну за другой несколько пьес, которые мистер Тиррел особенно любил. Миссис Джекмен удалилась, слуги разошлись по своим делам, и мистер Тиррел ушел бы тоже – он был не в настроении, и музыкальные упражнения Эмили уже не доставляли ему того удовольствия, которое он обыкновенно испытывал от них раньше. Но пальцы ее на этот раз оказались искуснее, чем обычно. Должно быть, мысль о том деле, которое она собиралась защищать, сообщила ей твердость и смелость; к тому же она не знала расслабляющего трепета, который испытывал бы человек, не способный заглянуть в лицо нищете. Мистер Тиррел был не в силах покинуть комнату. Порой он принимался нетерпеливо шагать взад и вперед, потом наклонялся над несчастной невинной девушкой, которая прилагала все старания, чтобы угодить ему. Наконец он опустился в кресло против Эмили и вперил в нее взор. Морщины, бороздившие его лицо, постепенно разгладились, черты озарились улыбкой; казалось, в сердце его снова оживает доброта, с которой он прежде взирал на Эмили.

Эмили выжидала удобную минуту. Кончив одну из пьес, она встала и подошла к мистеру Тиррелу.