Калейдоскоп. Расходные материалы

Последний раз произнеся «аминь», он ставит наполовину догоревшую свечу перед иконой Божьей Матери. Ежась от холода идет назад – между колонн-деревьев, средь каменной чащи.

Высокими воротами выходит на площадь перед собором. С небес на Париж падает снег – приветом из прошлого, напоминанием о России.

20.1 1975 год Римские каникулы

Последняя дверь захлопнулась за спиной. Яркий солнечный свет ударил по глазам. Филипп Бонфон замер, опираясь на палку, вдыхая воздух горячего римского полдня.

А ведь в какой-то момент уже не верилось, что в жизни снова будет вот такая пустая улица, южное солнце, ветви пиний, чистый прозрачный воздух без конца и края… пять лет казались ему вечностью.

Пять лет казались вечностью, но и они прошли.

За свою почти полувековую карьеру он впервые оказался взаперти так надолго. Раньше всегда успевал убежать. Из России, Берлина, Парижа, Шанхая, из Нью-Йорка и Чикаго, из британской оккупационной зоны, из самой Британии, из Бретани, и опять из Парижа, из Марселя, из Ниццы…

Всех мест уже не вспомнишь. Получается, убегал всю жизнь.

Жизнь казалась вечностью, но и она прошла.

Куда идти, когда жизнь прошла? Когда перед тобой снова – пустая улица, залитая летним солнцем, бесконечный прозрачный воздух? Бежать из Рима? Снова отправиться в Париж? Или в Америку? В Южную или Северную?

Грузный седой человек неуверенно выходит из тени, отбрасываемой тюремной стеной.

Вот я и на свободе, думает он.

Идти, в сущности, некуда. Его нигде не ждут.

Гудок клаксона разрывает дремоту полдня, черный лакированный лимузин сонной акулой подкатывает к воротам, из дверей высовывается коротышка-очкарик, кричит по-французски:

– Месье Бонфон, месье Бонфон, сюда, сюда!

Боже мой, какой у него чудовищный акцент!

У Софии Компито было две пачки эновида, семьдесят пять презервативов, пять пар настоящих французских чулок с распродажи в Walmart'e, целый межгалактический парад планет разноцветных лифчиков и трусиков, чтобы мужчины визжали от восторга и смеялись от счастья… а также диктофон, несколько блокнотов, путеводитель по Риму, «От Калигари до Гитлера» Кракауэра, два первых тома «Что такое кино?» Андре Базена, несколько номеров «Роллинг Стоуна», «Кайе дю синема» и «Плейбоя».

София чувствует себя Хантером С. Томпсоном.

Она вытягивает ноги и пробует вино. С видом знатока кивает – мол, очень недурно, спасибо – и тут же изображает легкую скуку: ах, как мне надоели эти трансатлантические перелеты!

София летит на самолете первый раз в жизни.

Ее знакомство с вином ограничивается тем, что наливает на семейных застольях дедушка Витторио.

Ей двадцать лет, и она летит в Рим.

Рим! Колыбель европейской культуры, родина подлинного искусства, обитель истинной свободы!

Из комфортабельного кресла «Пан Американ» вся прошлая жизнь кажется Софии каким-то сном: маленький городок в Миннесоте, тоскливый бубнеж школьных учителей, жаркие поцелуи в полутьме кинозала, воюющие с застежкой лифчика потные пальцы Джека или Джима, спертый дух первого косяка, залитый солнцем сентябрьский двор колледжа, курс сравнительной этики профессора Мефисто, класс теории кино профессора Гриндла, шумная демонстрация с требованием отставки Никсона… всё было только приготовлением к этому путешествию.

Как хорошо, что родители заплатили за эту поездку – награда за блестящее окончание второго курса! Как жаль, что они совсем не понимают Софию, подменяя деньгами подлинные человеческие чувства!

С самого детства – только разговоры о деньгах! Дедушка Витторио, кажется, до сих пор не может пережить, что Великая депрессия уничтожила его респектабельный и прибыльный бизнес, папа вечно причитает, что дети требуют столько денег, а мама вздыхает: как ты дорого нам обходишься!

Противно. София никогда не будет такой.

Погруженная в свои мысли, София ловко разделывается с беконом, нафаршированным куриной печенкой.

Да, в семидесятые годы на трансатлантических рейсах отлично кормили! И расстояния между кресел были такими, что София легко вытягивает ноги – все 85 сантиметров плюс каблуки.

София гордится своими ногами и натуральной грудью размера D. Она рассчитывает: итальянцы оценят ее фигуру, и она осуществит заветную мечту – не просто увидит музеи Ватикана, Колизей и Собор святого Петра, но и напишет для университетской газеты репортаж о съемках Настоящего Европейского Фильма.

Конечно, проникнуть на съемочную площадку будет нелегко – и потому София чувствует себя Хантером С. Томпсоном в юбке, настоящей гонзо-журналисткой!

А может быть, думает София, доедая последнюю ложечку малинового желе, я стану не просто журналисткой, а журналисткой-актрисой? Я докажу, что женщина, обладающая идеальным телом, может быть не только хорошенькой куколкой… что писать для лучших журналов… для «Роллинг Синема»… «Голливуд Стоуна»… да… Голливуд…

София спит, вытянувшись в кресле. Ее большая грудь мирно вздымается.

Большая грудь Кьяры матово светится в кожаной темноте салона. Она улыбается накрашенными губами:

– Бонжур, месье!