Калейдоскоп. Расходные материалы

Узкими улочками вдоль глиняных слепых стен они возвращаются в расположение русских войск. Туркевич рассказывает про Артура Конолли и Чарльза Стоддарта, невезучих британских посланников, без малого полвека назад отправившихся на переговоры в Бухару. Переговоры закончились тем, что бухарский эмир велел бросить в яму сначала одного, потом другого, а в конце концов и вовсе отрубил англичанам головы при всем честном народе.

– Значит, отрубили они голову Стоддарту и говорят Конолли: перейдешь в магометанство – сохраним тебе жизнь. А тот отвечает: не верю вам, нехристям, все равно убьете! Я готов умереть, но не стану вероотступником! И сам подставил шею палачу.

Ну и глупо, думает Зябликов. Стоит ли вера такой смерти? Тем более, может, Бога и вовсе нет, во Франции еще когда об этом написали.

Конечно, не следует разговаривать об этом с полковником Туркевичем – все-таки человек другого поколения, можно простить ему некоторый обскурантизм. Поэтому Зябликов, восхитившись мужеством англичанина, спрашивает:

– А что британцы? Отомстили?

– Не до того было: афганцы как раз вырезали в Кабуле шестнадцать тысяч англичан – всех, кто там жил. Эмир, наверное, казнил Стоддарта и Конолли, потому что решил, что теперь с Британией можно не считаться, мол, англичане потеряли хватку. А на самом деле с хваткой у них все было нормально. Просто афганцы эти – бешеные!

Молодой поручик зябко кутается в шинель. Предательская струйка холодного пота стекает по спине. Афганцы. Самые умелые и свирепые воины Средней Азии.

Не пройдет и месяца, как мы встретимся с ними лицом к лицу. Мне ведь известна цель нашего похода: оазис Пендже, река Кушка.

Граница Мервского Туркменистана и владений афганского эмира Абдуррахмана.

Степь до самого горизонта, песчаная мервская степь. Плоская, однообразная, ни растений, ни примет. Лишь порой мелькнет средь буро-желтых бугров жиденький кустик саксаула – а потом опять только песок, небо и солнце.

Станции в пустыне – не деревни, не города, а глубокие колодцы с горькой и соленой водой, которую не пьют даже верблюды. И так – все 850 верст до Мерва. Хорошо, что в торсуках хватает пресной воды, да и после недавних дождей почва стала тверже: летом, говорят, проваливаешься по колено, какой уж тут боевой поход!

На привале Зябликов глядит на пустыню и вспоминает Бухару. Странный народ эти азиаты, думает он. Строят дворцы не хуже итальянцев – и вдруг такое варварство! Мы, русские, должны принести сюда цивилизацию и культуру, как британцы принесли в Индию, как Петр Великий принес в Россию.

Зябликов вспоминает город Петра, Санкт-Петербург, его уходящую в даль перспективу колоннад, взлетающие белыми ночами мосты, скрип снега под полозьями саней… вспоминает Еву, какой запомнил при расставании: в молочно-белой изящной шубке, с рыжим локоном, выбившимся из-под шляпки… как нелепо мы провели последние месяцы! Ну, ничего, когда вернусь, все исправлю, всё начну сначала.

Зябликов не хочет верить, что его роман с Евой закончен навсегда, любовь прошла. Так старая женщина спустя много лет после смерти сына все не может поверить, что ее мальчик больше не вернется. Хватает за руки незнакомых людей, рассказывает, что сын жив, она знает, чувствует, материнское сердце не обманешь. Ведь и муж ее когда-то пропал, но она верила – и он вернулся. Теперь вот – сын, но нужно просто верить, и тогда все наладится. Она повторяет эти слова раз за разом, не замечая, что люди не слушают ее, стараются обойти стороной, озираются в поисках врача. Нет, твердит она, нужно верить, и все наладится.

– Алексей, вот ты где! – окликает его молодой подполковник Константин Борджевский. Его тонкое умное лицо сияет. – Проводник сказал, здесь неподалеку живет отшельник. Шаман, или дервиш, или как там у них? Давай сходим к нему сегодня, хочешь?

Взрыв солдатского хохота не дает Зябликову ответить.

– Давай сначала глянем, что у нас на бивуаке творится, – говорит он. – Боюсь, как бы солдатики чего не учудили.

Ну, так и есть: несколько весельчаков запрягают верблюда в ротную арбу, где сидит перепуганная молодая женщина, жена командира Второй роты.

– Ой, понесет, говорю вам, понесет! – причитает она.

– Ничего, барыня, – отвечают солдаты, – не боитесь, пойдет не хуже коня!

Длинноногий верблюд упирался, но шутники с грехом пополам запрягли.

– Эй, что вы делаете! – возмущается Зябликов. – Отпустить немедленно, кому говорю.

– Как скажете, ваше благородие, – соглашается белобрысый солдат. – Велено отпустить – отпускаем.

Почувствовав свободу, верблюд срывается с места и рысью мчит на длинных ногах под визг напуганной женщины и восторженный хохот солдат.

– Ты вот говоришь, мы должны цивилизовать Туркестан, – замечает Борджевский, глядя, как солдаты с улюлюканьем ловят верблюда, – а по-моему, это Туркестан понемногу превращает нас в азиатов.

– Да мы и без того изрядные азиаты, – говорит подошедший Туркевич, – потому мы здесь англичан всегда бивали и бивать будем. Местные-то чуют в нас родственную душу, а британцы чего? Смех, да и только.