«Калейдоскоп» – тринадцатая книга стихов (2006–2007 годы)

Наплёл нам сказок и – в молчанье погрузился,

Марионетки мы, а Небо кукловод.

Тут нет метафоры, – таков всей жизни ход:

На сцене бытия мы роль свою сыграем,

И глянь – хозяин нас опять в сундук запрёт!

Эта чаша! О, как хвалит Разум её!

И целует в чело сотни раз он её,

А Гончар, сотворивший сие совершенство,

Вдруг возьмёт – и в осколки разом её!

Разлил вино, разбил ты мой кумган, Господь,

Лишил меня моих волшебных стран. Господь,

Пурпурное вино ушло в сырую землю,

Не знаю, как там я, но ты был пьян, Господь!

Кто верит разуму, тот от быка

Надеется дождаться молока.

За мудрость в наши дни и луковки не купишь –

Уж лучше вырядиться в дурака!

* * *

Шартрский собор,

На порталах святые, –

Такими их видели в 11 столетье:

Лица мучительно живые,

А руки – плетью.

Сумма безволий. Распады. Сумма историй. Это -

По близорукости мы превращаем закаты в рассветы,

Сочащиеся сквозь паутину витражей, которые…

Легенда о потерянном рае противоречит созданию мира из хаоса?

(В стрельчатом чётком порядке нависли своды – соты).

Значит – не было хаоса,

А было всеобщее единое что-то.

И кто-то разбил, расколол, разорвал, рассыпал

                                                    мозаику цельного мира?

Словно были роскошные апартаменты,

                                       и вот – коммунальная квартира!

А всё, что с тех пор мы творим –

Все сказки, все статуи, все книги за тысячи лет –

Только попытка вернуться из хаоса в первозданную структуру,

Рассыпанные стекляшки калейдоскопа

                                       сделать опять витражами,

                                                                 которых давно нет,

Россыпи смальты вернуть в мозаику,

                                       которую сами же раскидали сдуру.

А вместо этого,– сотворяем всё больше и больше хаоса,

Уступая короткому разрушающему практическому уму.

Так может, надо каждому, кто видел этот собор,

                    хоть что-нибудь вылепить, нарисовать, написать,

                                              или хотя бы просто жить радостно?

Радостно… Вопреки всему.

Мой вальс

…Ни груз грехов, ни груз седин…

Хоть жизни так узки врата,

Своей судьбе я – господин,

Своей душе я – капитан!

Уильям Хейли.

…Ну, пускай даже боцман, а не капитан,

Но из тех, кто за словом не полезет в карман,

Этот вальс…

             Эй, постой!

                          Не начать ли с конца?

Но портрет начинают с лица!

Память первая. Вот где начало начал:

Киностудия. Гул голосов до утра.

Павильонные съёмки. Из них по ночам

Светят в детство юпитерà.

То я – вдруг фокстерьер,

                                       то царицын пират –

(Как пра-прадед!) А взрослые всё говорят,

Что шпана, что драчлив, как десяток щенят…

Дальше – память вторая…

                          Гром бомбёжек навис….

За блокадную зиму съел полчища крыс.

И – с ведром на Фонтанку, по лестнице вниз…

А тринадцатилетний, (совсем уж другой) –

В музыкантской команде под Курской дугой…

Память третья – студенческий карнавал,

Там паркетами набережной, где причал,

Белой ночью – с кем ни попадя – танцевал…

А сентябрьский рассвет, иронично упрям,

Выползал из под тёмной аркады двора

И показывал фигу ночным фонарям,

Где на Невском Бернини разок потерял

Два куска колоннады Святого Петра…

…А кругом исчезают один за другим,

Но об этом – молчать….

И позорно молчим.

Не по новым каналам плывёт теплоход,

А по трупам…

(Та жизнь лишь Гомера и ждёт,

А уж «Дни и труды»? Провались, Гесиод!)

Отколовшись от тьмы лениградских огней

Оказавшись вдали от столиц и людей,

(Скрип бедарок, свист жаворонков, топот коней…)

Я подростков учил в школах диких степей,

Для чего-то выписывал «Крокодил»,

И с цыганкой-циркачкой медведя водил,

И – верхом по всёлой степи – вместе с ней!..

«Грибоедов» булгаковский – Литинститут.

Антокольский, как Воланд, знал Времени суть:

«Если сам не согнёшься, тебя не согнут,

Не робей и рискуй, нерасчётливым будь,

А помрёшь – берегись, не воскресни!

Ну, а песни?

             А песни споёт кто нибудь!»

Стук времён, бил по стыкам всё быстрей и быстрей…

То кружилась земля – вовсе не голова!

Я в театре играл самых разных людей,

Чёрный плащ… фрак… кольчуга ..«слова и слова»…

Был весь мир – как Шекспир! – и театр и музей…

Да, ещё – о музее: вот мой кабинет

В тихом Павловске.

Гелиотропный рассвет

Гнал в окно листья липы и гроздья стихов,

На тяжёлые книги с корешками веков…

Переводы?

             Чтобы чудо чужое сберечь,

Брал поэта за шиворот, делал своим,

И тащил его, грешного, в русскую речь:

И границ не искал меж своим и чужим,

И отечество – дым!

Только дым, всё удушливей день ото дня,

Из отечества выкурил, всё же, меня,

И в чужой самолёт,

Сквозь заслон из погон

Я, – насвистывая вальс, как цыганский барон…

Не синица – журавль мне судьбой был дарим:

Как кому повезёт – и не Крым мне, а Рим!

(А вот «медные трубы», по моему – хлам.)

И Париж завертел свой цветной тарарам,

И под Эйфелевой каланчёй

Я, журнальный Левша, подкователь блохи,

В микрофоны «Свободы» читаю стихи

Сквозь глушилок старательный вой…

В шумный век

                    жизнь – мозаика масок и слов.

И кружит-мельтешит карнавал городов,

И просвечивают,

                    сквозь вихрем танцующий стих,

Словно кадры Феллини, одни сквозь других:

Витражи флорентийские в отсветах смальт

Каруселят –

                          им не уместиться в строфе,

В той, где Вена стучит каблучками в асфальт

По бульвару Монмартр от кафе до кафе,

На Сан-Марко, где площадь похожа на зал,

А в Лагуну втекает Обводный канал….

Листья ивы осенней

                                 раскружились, и там,

Где цепными мостами скрипит Амстердам……

В лабиринтах ли улиц,

В вальсе сна своего,

Разве стал бы я клянчить Ариаднину нить?

Ну кого ещё, кроме себя самого,