— Привет, Антон! — Аня была серьезна. — Сейчас подойдет профессор Маракс. Я предложила ему дать интервью для моего влога, Павлик запишет видео. Я им покажу цензуру!
Я обратил внимание, что официант за что-то пишет мелом на доске для заказов. Анюта сидела к нему спиной, Павлик боком, так что надпись «РОЗДАН МАССАМ НАДЗОР» прочитал только я.
Забавненько…
— Здравствуйте, — профессор выглядел еще более встрепанным и усталым. — О, Антон, и вы тут, хорошо. Боюсь, это последняя возможность донести до города мою точку зрения. К сожалению, новообразованная чрезвычайная власть предпочла перекрыть для меня все информационные каналы. А этот комитет контроля…
Профессор только махнул рукой расстроенно, а официант заскрипел мелом по доске. «К ЧЕМУ ДУМЕ ЧК?» — вышло из-под его руки.
— Так, что вы собирались рассказать на моем эфире, проф? — спросил я.
Павлик пристроил возле стола штатив с камерой и вывел с нее картинку на планшет.
— Буду гнать сразу в облако, во избежание, — туманно пояснил он.
«КАТИТ И ТАК» — быстро заскрипел мел по доске. Предыдущие надписи официант успел стереть. Лучше бы кофе принес… Интересно, что происходит с кофе, выпитым в несуществующем кафе? Я смогу им пописать?
— В первую очередь, я хотел бы сказать, что мы — я сейчас говорю за себя и свою научную группу, — не имеем объяснения тому, что происходит с городом. Мы произвели множество наблюдений и экспериментов, а также проделали огромную работу по систематизации полученных данных, и все, что мы можем сказать — происходящее невозможно.
— Но… — я хотел сказать, что-то типа «если невозможное происходит, то не такое уж оно невозможное».
— Дайте договорить! — резко оборвал меня профессор.
«ХИЛ ВОРОH, А HОРОВ ЛИХ» — быстро написал официант.
— Дело не в том, что нарушаются фундаментальные законы физики — с этим, как ни странно, можно было бы смириться, приняв за точку отсчета какие-то новые закономерности. Гораздо хуже то, что постоянно нарушается локальная логика. Мы не имеем повторяемости результатов, одни наблюдения противоречат другим, исследования опровергают друг друга, а значит, нет возможности экстраполировать. Тем не менее с высокой определенностью можно постулировать следующее: во-первых, действие антропогенного фактора, во-вторых — присутствие разнонаправленных временных феноменов.
— Это как? — спросил я.
— До Эйнштейна время считалось так называемым «внешним параметром» — фундаментальной особенностью реальности, на которую не влияют никакие другие факторы Вселенной. Сейчас наука полагает, что эта картина мира неверна. Определённо можно сказать, что временные интервалы не внешние, и не определяются везде одинаково. Время — внутренний компонент физической системы, оно зависимо от других параметров — в частности от скорости и гравитации, — а значит, концепция временного интервала становится гибкой. Не существует универсального понятия «текущего момента». То, что для одного наблюдателя является «настоящим», может быть в будущем другого человека и в прошлом третьего. Одновременность относительна.
— А что с антропогенным фактором?
— Есть давний спор, более философский, чем физический: является ли так называемый «ход времени» субъективным? В нашем случае я склонен предположить, что да. Даже если для гипотетического «внешнего мира» это и неверно.
— Профессор, — сказала Анюта, — вы не могли бы сказать как-то… Ну, более конкретно?
Сергей Давидович потер усталое лицо ладонями и, глядя в камеру сказал:
— В силу дискретности и несинхронности антропных временных потоков в городе происходят регулярные нарушения причинности. Структура пространства-времени повреждена и последствия растут экспоненциально. Мир вокруг нас становится как бы более податлив. Растет число людей с
«ANIMI LIMINA24» — написал официант за его спиной, отчего-то перейдя на латынь. Кажется, что-то про душу.
— Это неизбежно ведет к взрывному росту энтропии системы, — продолжал профессор, — то есть к хаосу. Сейчас нас спасает суточный цикл, обнуляющий большую часть нарушенных причинных цепочек, но это лишь до тех пор, пока на этот счет существует ментальный консенсус большинства горожан. То есть, пока люди
— Что-то припоминаю…
— Что будет, если я разобью вашу любимую кружку?
— У меня не будет кружки, я полагаю.