Календарь. Разговоры о главном

Бывают, впрочем, совпадения столь наглядные, что удержаться от их интерпретации невозможно: пресловутое 21 декабря, самый короткий день и самая длинная ночь, — время прихода Сталина (1879), ухода Ивана Ильина (1954) и официального начала строительства Братской ГЭС (тоже 1954). Ильин у нас был одно время в большой моде, спичрайтеры первых лиц щедро насыщали им речи, никак к Ильину не относящиеся, даже бывший генпрокурор его цитировал, и все это повредило мыслителю сильней, чем годы официального забвения. Кто в моде сейчас, я даже и не понимаю — судя по цитатам в Федеральном послании, Василий Леонтьев и Луи Пастер; представить себе генпрокурора, цитирующего Пастера, еще можно — что-нибудь насчет антикоррупционной пастеризации общества, но что надергаешь из американского экономиста Леонтьева? Мода на Ильина схлынула одновременно с кризисом, тут же закончился и поиск внутреннего врага, а между тем Ильин, бесспорно, мыслитель и писатель первого ряда, и то, что день его смерти совпадает с днем рождения Сталина, более чем символично. Идеи Ильина умирают, а не воскресают в практике Сталина; главная его работа, вызвавшая самую важную в русской философии XX века полемику между автором и Бердяевым, называется «О сопротивлении злу силою», а не «насилием», как искажают неофиты. И если бы такому бесспорному злу, каким был для России Сталин, сопротивлялись по Ильину, — глядишь, сегодня не было бы необходимости по тысячному разу доспаривать старые споры, да и не сидели бы мы в столь глубокой яме, утратив любые ориентиры и координаты.

Ильин был строгий мыслитель, а потому внятно сформулировал проблему: прежде чем спрашивать о допустимости сопротивления злу «физическим пресечением», надо определить, что такое зло. Автор рассматривает проблему в двух аспектах: «Перед судом правосознания это будет воля, направленная против сущности права и цели права, противодуховная воля. Перед лицом нравственного сознания это воля, направленная против живого единения людей, а так как любовность есть сущность этого единения, то это будет противолюбовная воля». Лучшего определения сталинской практики, одинаково противоправной и противолюбовной, в российской философии не существует. Главный вопрос своей работы Ильин формулирует с императивностью плаката «Ты записался добровольцем?»: «Если я вижу подлинное злодейство и нет возможности остановить его душевно-духовным воздействием, а я подлинно связан любовью и волею с началом божественного добра не только во мне, но и вне меня, — то следует ли мне умыть руки, отойти и предоставить злодею свободу кощунствовать и духовно губить, или я должен вмешаться и пресечь злодейство физическим сопротивлением, идя сознательно на опасность, страдание, смерть и, может быть, даже на умаление и искажение моей личной праведности?». Разумеется, если речь идет об одинокой гибели в условиях бесчеловечного режима вроде сталинского, без каких-либо шансов на успех, — допускаются формы сопротивления, при которых оно все-таки не становится заведомым самоубийством (скажем, подполье, писание в стол, катакомбная церковь); но если на твоих глазах терзают ребенка или оскорбляют святыню — никаких уклонений от прямого вмешательства быть не может. Ильин к такому вмешательству, собственно, не призывает — это было бы слишком уж прикладной задачей для философа; он лишь демонстрирует, что подобное поведение ведет к утрате морали как таковой, к отказу от системы отсчета. Примерно это мы сегодня и имеем, и не в последнюю очередь благодаря Ленину―Сталину, поставившим необходимость (а иногда и конъюнктуру) выше морали. Ильин не запрещает государственной власти вести себя подобным образом, он вообще никому ничего не запрещает — не философское это дело; он только за строгость мышления. Если вы себя так ведете — откажитесь от понятия «мораль» и не употребляйте его вовсе.