— В книжках нашего детства всегда спасали детей. Помнишь, последний звездолёт увозил детей, герой, отстреливаясь, прикрывал убегающих детей, место в шлюпке всегда уступали женщинам и детям, а в рвущегося туда хлыща стреляли из револьвера? Представь, что это спасение с тонущего корабля, эвакуация. Нет, у многих сейчас разочарование, что они оказались людьми второго сорта: их не возьмут никуда и никогда. Этих — взяли, а их не возьмут, будто не пригласили на праздник. А ещё непонятно, кому лучше: нам или им — там. Помнишь эту… Ну вот ту… Она ещё была с твоим братом, а потом и со всеми, даже я отметился… Они после повестки караулили дочь, которая сама боялась с ними расстаться, так разве что в туалет с ней не ходили. В туалете она и исчезла. Мы столкнулись с неодолимой силой. Что нам делать? Устраивать вооружённое восстание? Против кого?
— Не знаю. Разве что просто жить?
— Нам кажется, что человек живёт ради чего-то. На самом деле он живёт ради детей. Некоторые считают детьми своих учеников. Кто-то решает, что его поклонники — это дети. Знаешь, мне кажется, что гедонизм тут спасает. То есть любовь к простым радостям — еде, сексу, не знаю уж там чему. Марафонцам тоже хорошо, спорт — это ведь как наркотик. Кстати, ты ходишь на службу?
— Хожу — всё туда же. Служба точного времени.
— Вас ещё не разогнали?
— Всегда нужен оператор, даже если кажется, что человеку делать нечего.
Всегда. У машин не хватает страха — страха ошибиться.
Этим же вечером сын позвонил ему по видео. Старик как раз мыл посуду, и чашка выскользнула, громко стукнувшись обо что-то, плававшее под слоем пены в раковине. Будто живое существо вырвалось из рук ловца. «Интересно, — успел подумать старик, — разбилась или нет». Сын сидел в каком-то коридоре, вокруг было пусто. Он сказал, что любит отца, помнит, всё нормально, но сейчас нет времени говорить. Он перезвонит.
Собирая осколки чашки в раковине, старик понял, что это будет последний разговор. Моления о чаше не вышло. Сперва ему подумалось, что теперь нужно сидеть дома и ждать, но утром он всё так же проснулся в шесть, а в восемь был в Институте Метрологии. Время текло сквозь него, и он сам показался себе машиной. Вернувшись домой, он проверил входящие — звонка не было. После этого дни тянулись за днями, и старик говорил себе, даже если он увидит поутру на трамвайной остановке четырёх всадников, несущихся в небе, нужно добраться до института и сесть на рабочее место.
Сотрудников осталось мало, но дело спасала автоматизация. Часы по всей земле заводились, индикатор камеры эталона мерцал зелёным светом, стучал метроном, но синхронизация совершалась благодаря им, нескольким спокойным людям, сидевшим в разных концах земли. Когда появится фигура с крыльями и поднесёт к губам трубу, то будет известно, когда точно это случилось.
Наконец, это было жарким летним вечером, в его доме заверещал динамик.
Старик нажал клавишу, и сын появился на экране.
Он сидел на странном стуле в какой-то ослепительно белой комнате. Сын смотрел в сторону.
— Как там? — спросил старик.
— Тут интересно, — ответили ему. — Правда, не так, как я думал.
Они замолчали. Экран моргнул, и старик было решил, что всё закончилось Но вместо того, чтобы закончить разговор, сын вдруг произнёс:
— А помнишь, мы нашли ёжика? Он бегал по дому, но ты сказал, что его нужно отпустить? Да?
— Да, — согласился старик. — Мы правильно отпустили ёжика. Так надо.
Сын посмотрел ему в глаза и сказал, что только что вспомнил эту историю с ежом:
— Интересно, как он там?
И тут экран окончательно погас.
Экзамен по русскому (День славянской письменности.
Поезд пересёк границу города, и за окном мелькнули огромные фортификационные сооружения, оставшиеся ещё с давних водяных войн во время Эпидемии.
Мальчик прилип к окну, наблюдая за горящими на солнце куполами и белыми свечами колоколен. Купола двигались медленно, поезд втягивался под мерцающую огнями даже в дневном свете надпись «Добро пожаловать! Привет репатриантам!»
Мальчику даже захотелось заплакать, когда в поезде вдруг заиграл встречный марш, и все купе наполнились ликующими звуками. Он оглянулся на родителей — отец был торжественен и строг. Мать не плакала, лишь глаза её были красными. Видно было, что для неё, русской по крови, это была не просто репатриация, а возвращение.
Они прошли санитарный контроль и получили из рук пограничника временные разрешения на проживание. До этого у мальчика никогда не было документов — этот кружок с микрочипом был первым (не считая прошения о сдаче экзаменов с трёхмерной фотографией, на которой он вышел жалким и затравленным зверьком).
Их поселили в просторном общежитии, где семья потратила немало времени, чтобы разобраться с хитроумной сантехникой. Родители притихли: казалось, они сразу устали от впечатлений, а мальчика, наоборот, трясло от возбуждения.
До экзамена были ещё сутки, и он пошёл гулять.