Календарная книга

Друг мой тоже принёс какую-то снедь, и, мы, сразу захмелев, вспомнили фильм нашего детства, где советский разведчик пёк картошку в камине.

Тогда мы запели «Степь да степь кругом» — протяжно и хрипло.

За окнами зимний вечер расцветал салютом, а мы тянули печальные солдатские песни.

Длился и длился этот час в начале масленицы, час, за которым открывался новый день, спокойный и пустой.

Наутро я пошёл по своим хозяйственным делам.

Я шёл мимо нищих. Нищих стало много, и холод их не смущал. Они не успели ещё сносить одежду, купленную при прежней власти.

Были, впрочем, и не нищие.

В Москве откуда-то появилось много цыган. Нет, не то, чтобы их не было раньше, но новые цыгане были другими.

У здания гостиницы «Белград» хорошо одетых прохожих окружали стайки детишек, мгновенно вырывая сумки, сбивая шляпы, и тут же исчезали.

Обороняться от них было невозможно.

Единственное, что имело смысл, так это схватить самого неуклюжего, и тогда в ближайшем отделении милиции происходил обмен малыша на принесённые цыганским бароном вещи.

Одна иностранка, изящная молодая девушка, когда её окружили толпой цыганята, начала хладнокровно расстреливать их из газового баллончика.

Была она изящная, можно сказать, грациозная.

Потом я узнал о ней много другого.

Губы её были на службе у правительства.

Того, далёкого правительства.

Официально она занималась Мандельштамом и Пастернаком, но эти занятия пахли чеченской нефтью и особым запахом озона при ксерокопировании документов.

Ещё её интересовал Афганистан.

Мы говорили о нём и русской литературе, а мой одноклассник уже шестой год лежал в горной местности, которую я только воображал. Знал я только названия, а топонимы во всех горах раскатисты, как падение камня по склону.

Одноклассник мой был рассредоточен по одному из таких склонов, но это не тема для разговора с иностранкой.

Каждый день я ходил мимо нищих.

Нищие появлялись на своих местах, как торговцы на работе, возникали в урочное время из небытия, а потом исчезали, проваливались обратно. Они рассаживались, расчёсывали, готовясь, свои язвы. Курили, будто солдаты перед боем, и переговаривались перед схваткой за мелочь:

— Твои пошли, я беру на себя левого…

Однажды, на Мясницкой, я забрёл в блинную.

Пухлая деревянная баба в кокошнике печально смотрела со стены.

Облезлый кот грелся у батареи, и он был похож на моего старого кота.

Это было место кормления нищих.

Напротив меня сидел кудлатый старик и переливал чай из одного стакана в другой, щурился, закусывал принесённой конфетой. Ещё один, в кавалерийской шинели, сидел справа, двигал под столом ногой в валенке.

Нищие хмуро смотрели на деревянную бабу, прикидывая дневной заработок.

Блины наши были покрыты одной и той же жидкой кашицей яблочного сусла.

И мы были одной крови — я и они.

Итак, я путешествовал мимо нищих, мечтая, между прочим, заработать сколько-нибудь денег.

Для этого мне нужно было ходить под железнодорожным мостом, гудящим от электричек, пересекая скверик и входить в арку большого старого дома, как в пещеру.

Нужно было бы идти дальше, но в тот день на моём пути возник покойник. Он лежал аккуратно, но в неудобной позе.

И по виду, он был тоже нищим.

Окровавленный палец выбился из-под дерюжных покровов, и покойник грозил им кому-то.

Впрочем, никого рядом не было.

Только чей-то кот равнодушно смотрел на двор из окна.

Из подъезда вышла старуха и сурово сказала:

— Убили. Вчера ещё.

— Ну-ну… — ответил я и пошёл дальше через двор, чтобы действительно заработать немного денег.

Это печальная история, и поэтому я расскажу другую.

Это будет история про кота.

Я жил с котом, и проводил с ним больше времени, чем с женой, вечно уезжавшей куда-то. Друг мой и вовсе богател, и я понимал, что он в моём доме ненадолго.

Этот кот как-то временно поселился на моей прежней квартире. Василий Васильевич был толст и лохмат, и тогда ему было лет десять. Это был кот моей бабушки. И это был партийный кот, который питался исключительно партийным мясом из партийного распределителя.

Однажды он съел макаронину и его вырвало.

Поэтому старуха-домработница, приходя в распределитель, покупала ему специальное мясо и, стесняясь, говорила продавщице: «Мне для больного».

Кот жил у меня, пока хозяйка лежала в больнице.

Наконец, настала пора отправлять его обратно. Я уминал кота в сумку, как тесто в квашню. Из сумки торчала голова и задняя лапа.

Кот хмуро рассматривал прохожих.

Тогда была весна, воздухе пахло черёмухой и духами. Женские платья, уменьшались в размерах с ростом температуры.

Я так подробно рассказываю это оттого, что зимой хорошо вспомнить тепло весны и летнее тепло.

Итак, по аллее Миусского сквера шла молодая мать и курила, волоча за собой детскую коляску. Табачный дым был похож на дым паровоза с прицепным тендером.

Кот молчал и смотрел на троллейбусное гнездо имени Щепетильникова.

Я тащил кота в сумке, где под ним, в газетах, лежало партийное мясо.

В моём доме от кота остался клочок шерсти на диване и болотный запах.

Но оказалось, что мы снова встретились с ним.