Календарная книга

Все русские уехали — остались только эти двое. Что-то им было нужно, и вечерами они сидели втроём: старик молчал, а двое учёных обсуждали какие-то очень странные вопросы. Иногда он думал, что учёным просто было некуда податься — их никто не ждал в России, а с другими краями они ещё не договорились.

— Меня недавно спросили, — сказал Заведующий, — счастлив ли я. Я начал мычать, шевелить ушами, подмигивать — в общем, ушёл от ответа. С другой стороны, я уж точно не являюсь несчастным, но и социализация моя не достигла высокого градуса. Почему бы и не жить здесь? Меня многие люди раздражают, мне неприятно то, что они говорят или пишут. А поскольку мне их исправлять не хочется, да это и не нужно, я хочу отойти в сторону. Что и делаю с великим усердием, чтобы разглядывать других, более интересных. Но более интересных — меньше, а раздражающих — больше. А у тебя, поди, всё иначе. Тебе нужен дом — полная чаша, успех, благоденствие, благосостояние, мир в человецах и радость сущих. Я уверен.

— Кровь моя холодна, холод её лютей реки, промёрзшей до дна. Я не люблю людей — что-то в их лицах есть, что неподвластно уму и напоминает лесть неизвестно кому, — ответил Заместитель какой-то цитатой.

Они снова пили обжигающий виноградный самогон, и только один раз обратились к старику:

— Скажи, отец, а ты хорошо помнишь конец двадцатых?

Старик кивнул. Русские начали говорить о каких-то фёдоровцах, профессоре Ильине (Ильина старик, впрочем, хорошо помнил), упомянули художника и безумных изобретателей, Восточный Туркестан и ещё несколько безумных государственных образований, святой огонь перманентной революции, что горел в глазах всяких международных красавиц и красавцев…

— Всё дело в том, что тогда, — Заведующий сделал паузу, — всё дело в том, что (и тут я скажу самое главное) народ ещё не был приучен к осторожности — все писали письма, дневники, болтали почём зря, строчили доносы и отчёты. А потом все стали осторожнее, оттого свидетельств осталось меньше. Вот ты, отец, наверняка помнишь историю про скрещивание. Ну, с первой обезьяной Ильина по кличке Укун?..

Старик посмотрел на Заведующего голубым незамутнённым взглядом так, что русский просто махнул рукой:

— Ну, да. Прости, столько лет прошло.

Его товарищ перевёл разговор с забытых экспериментов на другое:

— А я, когда путешествовал по Непалу, видел пряху, что хотела денег за то же самое. Денег не было — она тогда начала просить орехов, что были припасены для обезьян. «Я — тоже обезьяна», — сказала она. И никакого скрещивания Ильина ей не понадобилось.

Ещё через неделю вдруг сгорел домик специалистов.

Старик видел, как с гор спустилось несметное количество обезьян, и видел, как они смотрели на огонь, не мигая. Они вели себя, как люди, двигались, как люди, и обычная невозмутимость старика давала трещину. Обезьяны приходили всё чаще и явно что-то искали в Питомнике, причём не еду.

Домик подожгли, на пожар даже приехали какие-то одетые не по форме милиционеры, но так же и уехали со скучными унылыми лицами.

Заместитель сразу же уехал из города, и они остались вдвоём на огромной территории Питомника.

Оставшийся русский перебрался в сторожку у забора и, казалось, погрузился в спячку на втором этаже, вылезая из спальника только затем, чтобы оправиться.

Война набухала, как нарыв, и теперь не только каждую ночь внизу трещали выстрелы, но и днём перестрелка не прекращалась.

В пустых помещениях научных корпусов после таких визитов он находил рваные бумаги и разбитую аппаратуру. Иногда обезьяны писали что-то мелом на чёрных досках, будто проводили семинары. Однажды обезьяны попытались вытащить из кабинета директора сейф, но так и бросили на лестнице.

Однажды в Питомник заехали какие-то люди на бронетранспортёре, но ни старик, ни русский не вышли к ним. Пришельцы вскрыли автогеном этот старый сейф — но не нашли там ничего, кроме пыльных папок, похвальных грамот и прочих сувениров прошлого. Однако по броне бронетранспортёра тут же застучали камни — это обезьяны прогоняли непрошеных гостей.

Решив не связываться, пришельцы исчезли. В гараж они не полезли.

Наконец, над городом прошли несколько реактивных самолётов, и скоро снизу, от моря, потянуло гарью. Что-то лопалось там внизу, как стеклянные банки в костре.

Тогда, впервые за много дней, старик решил обойти Питомник.

Он шёл мимо безжизненных корпусов и пустых клеток, пока не увидел, что на тропинках сидят обезьяны. Они сидели даже на его любимой скамейке, слушая чью-то речь.

Вдруг они расступились, и навстречу старику вышел Царь обезьян.

Старик сразу узнал его.

Сейчас Царь обезьян был как две капли воды похож на себя самого в деревянном ящике на горной дороге.

И на себя самого, каким он отправлялся в муфельную печь полвека назад.

Времени была подвластна только повязка с неразличимым теперь иероглифом. Вот что искали обезьяны всё это время — полуистлевший кусок ткани. И вот, наконец, нашли во вскрытом старом сейфе.

Царь обезьян спокойно смотрел на сторожа, и в лапах у него была новая винтовка.