Калевала

Однажды услышал Лемминкяйнен, будто живет на острове в земле Саари дева Кюлликки, такая стройная и нежная, что луговые цветы ей завидуют, да и по знатности рода она выше и славнее прочих. Ходила молва, будто солнце сватало за нее сыночка, но не пошла в их дом красотка — не захотела сиять с небес вместе с солнцем. Говорили также, будто и светлый месяц сватал за нее чадо, но и ему отказала девица — зазорно ей было серебриться с месяцем на воздушной дуге. Рассказывали и про звезду, что хлопотала за своего сына, но если первым отказано, то уж и не с ним Кюлликки долгими ночами мерцать на зимнем небе. Были знатные сваты из Виру, и отвечала им дева: «Не тратьте золото, не сыпьте попусту серебро — никогда не пойду я за мужем в Эстонию, чтобы считать там унылые волны и есть эстонскую ушицу!» Являлись родовитые сваты из Ингрии, и так говорила им Кюлликки: «Ни за что не выйду я в Ингрию — печален там берег, нет там ни дров, ни лучин для света, каждую там ржаную краюшку считают, а о пшеничном хлебе и не слыхали!» Но несмотря на такую славу, все же решился веселый Лемминкяйнен ехать свататься к красотке Кюлликки, чтобы расплести невесте разукрашенную косу.

— Не годишься ты, сынок, в женихи этой деве, — остерегла его мать. — Очень знатен род Саари — не потерпят тебя там.

— Пусть род наш не знатен и не спорит с ними славой, — ответил Лемминкяйнен, — зато сам я знатен статью | да удалью и с кем угодно поспорить могу силой да ловкостью.

— Что ж, поезжай, — вздохнула мать, — пусть засмеют тебя там девицы и жены.

Недолго раздумывал Ахти над ответом.

— Быстро оборву я женские смешки и девичье хихиканье, — сказал он, — огуляю да наделаю всем детей — станет им с такой заботой не до смеха!

С теми словами запряг Лемминкяйнен в сани лучшего жеребца и помчался кратчайшей дорогой по замерзшему морю в саарские селения сватать себе цветок той земли.

Долго ли, коротко — прибыл он в страну Саари, но на беду подвело молодца нетерпение — неловко въехал Лемминкяйнен на деревенскую улицу: опрокинул на бегу сани и жалился в сугроб. Засмеялись над ним жены, стали потешаться над неуклюжим гостем девицы; вылез Лемминкяйнен из сугроба и закусил со стыда бороду — никогда еще не бывало, чтобы сыпались на него женские насмешки… Но победил в удалом Ахти веселый нрав — спросил он девиц и жен, будто в сугроб и не падал:

— А что, есть ли место у вас на Саари, где бы мог я повеселиться, поплясать на поляне да девиц саарских потешить?

— Много на Саари таких местечек, где б тебе повеселиться, непутевый! — ответили ему со смехом девицы и жены. — Оставайся у нас пастушонком и пляши на поляне с конями!

Принял Лемминкяйнен шутливый девичий вызов и остался на Саари пастухом.

Скоро подоспела весна и потянулись к солнцу зеленя. Проводит удалой Ахти весь день на лугу со стадами, а по ночам ходит к молодицам — играет с ними да весело пляшет. Так все и вышло, как сказал он матери: оборвал Лемминкяйнен их насмешки, никого не миновал — не было такой ни из молодок, ни из дев невинных, с которою бы он не переспал. Лишь одна осталась меж всеми — тот цветок Кюлликки из знатного рода Саари, что всех сватов отсылала, — отвергла она и веселого Лемминкяйнена.

Сапоги истоптал молодец из рыбацкого рода — все ходил вокруг девы, что была на острове всех прекрасней, но всякий раз говорила ему Кюлликки: «Что ты крутишься здесь, бедняк, понапрасну? Нужен мне муж тебя постатнее, ведь сама я стройна на диво и красою одарена на славу».

Так год почти минул в непутевом сватовстве, снова землю укрыло снегом. И вот однажды вечером, когда за сумерками следом повела Кюлликки девиц-плясуний на лесную лужайку, въехал на санях в хоровод удалой Лемминкяйнен, схватил Кюлликки и бросил к своим ногам на медвежью полость. Подстегнув кнутом коня, на скаку крикнул Ахти девицам:

— Никогда ни перед кем меня не выдавайте, что похитил я Кюлликки! А не то нашлю на Саари войну заклятием, и навек расстанетесь вы с мужьями и женихами!

Видя, что все дальше увозит ее от дома дерзкий Лемминкяйнен, взмолилась Кюлликки:

— Отпусти меня на волю, ведь будет мать обо мне горько плакать! Знай, что есть у меня пять братьев, и еще есть семь сынов у моего родного дяди — по следам они меня отыщут и назад воротят, как зайчонка отобьют у сокола!

Но не отпустил ее Лемминкяйнен, только крепче прижал ко дну саней. От горя стала девица клясть свою судьбу:

— Зачем я на свет родилась?! Для того ли меня мать растила, чтобы досталась я скверному мужу, беспутному задире, что всегда готов к распре и мечтает об одних битвах!