Калямбра

Автономка, центральный пост, два часа ночи. Командир по кличке «Бармалей», как обычно, в кресле. Все время вянет, но вахту бдит. Первая боевая смена. Акустик (это я в те времена) монотонно бубнит через каждые пятнадцать минут: "Горизонт чист", – да подвижный вахтенный периодически просит «добро» перейти из отсека в отсек.

В общем, тридцатые сутки плавания пошли.

Вдруг откуда-то снизу, со второй палубы раздается грохот, словно стадо пьяных слонов бежит по деревянному причалу в африканской саванне. В центральном изумление, сна как не бывало.

Стихло на секунду, потом дикий крик и еще один грохот падающего тела.

Вахтенный центрального Юрик Урбанович от одного взгляда на него капитана исчезает в люке, чтоб посмотреть, как там дела. Минут пять тишина. Напряжение растет. Потом в люке появляется голова Юрика, и он чуть ли не на карачках вползает в центральный пост. Глаза, как у средней собаки из сказки «Огниво», в два блюдца, и спазмы булькают где-то в животе. Бармалей очень удивился, увидев Юрика на карачках посреди центрального поста. А Юрик, не обращая внимания на него, продолжает ползти и давиться.

– Урбанович, в чем дело?

– Там, там, там.

– Что там, мать вашу!!!

– Коц. Коцуба.

– Что Коцуба, где Коцуба?

– Он.

– Ну?!!

– Его из каюты выкинули.

– Что еще за херня, давай его сюда!

Появляется наш управленец капитан-лейтенант Коцуба. На нем почему-то подштанники, по-простому кальсоны, тельняшка, все это невразумительного цвета, волосы дыбом, глаза бешеные.

– КОЦУБА!!! – орет командир, нарушая акустическую культуру подводников. – Какого хуя не даете ни спать, ни вахту нести?

– Я… меня.

– В рот… тебя! В рот! Мыла съели? Мыла? Или так охуели?

Тишина.

Утром на завтраке спокойно все выяснили.

Коцубе приснился сон.

А спал он в пятой каюте, на втором ярусе, справа от входа. Это такое место, больше похожее на нору суслика, чем на койку подводника, койка наполовину задвинута за рундук, а расстояние до подволока пятьдесят сантиметров. Ночник, естественно, выключен.

И снится Коцубе, что его положили в гроб и заколотили. Просыпается он в холодном поту. Ручонку тянет – слева дерево, сверху дерево, справа тоже дерево. И тут понял все наш Коцуба и начал биться не на жизнь, а на смерть. А потом орать. А вторая боевая смена все то время, что отведено для сна, резалась в «козла» и только пришла поспать. Только уснули, а здесь такое. Сережа Журашов, тоже управленец, только ростом под два метра, недолго думая, вскочил, сдернул Коцубу с коечки и, как котенка, швырнул его в проход. После этого он спокойно улегся спать и, по-моему, он даже не успел проснуться во время такого упражнения.

А Коцуба после этого несколько дней спал с включенным аварийным фонарем. Боялся еще раз оказаться в гробу.

ДЕДУШКА

Мы назвали его Дедушкой. Он был из тех командиров, которые отплавали в командирах по десять и более лет и на все жизненные штормы и шквалы привыкли смотреть с легким прищуром, практически не расходуя свою нервную энергию.

В центральном он спал. Он спал всегда, особенно в автономках, прямо в кресле. Но стоило обстановке измениться, как тут же открывался желтый командирский глаз, отпускалась пара шипящих и все приходило в норму, после чего он опять затихал.

Нас он никогда не дергал по мелочам, никогда ни во что не вмешивался, полагая, что командиры боевых частей у него лихие ребята и разберутся сами. Он был уверен: брось нас в пустыне голышом, и мы там найдем простыни и воду.

За всю свою жизнь он никого никогда не наказал.

Перед автономкой все бегали как ошпаренные, и только один капитан не суетился, сохраняя великолепное спокойствие. Подвести его считалось большим позором. Он просто не понимал, как могло так случиться, что кто-то что-то не сделал.

– Ну, батенька! – говорил он в таких случаях, и виновный был готов провалиться сквозь землю.

Лейтенантов он любил, как свою юность. Когда я, лейтенант, командир боевой части, ему что-то докладывал, виновато спотыкаясь, про что-то свое, очень мелкое, увязая в подробностях, он никогда не перебивал, но и, казалось, не слушал. Взгляд его бродил по моему лицу, присутствовал и отсутствовал. Он улыбался, приговаривая:

– Да, да, да, хорошо.

Когда я заканчивал свой доклад, он слушал еще некоторое время с таким видом, словно я должен сообщить еще что-то. Потом он находил глазами старпома и говорил:

– Надо поощрить лейтенанта. Не все у него получается, но он очень старается. Это хорошо.

Лишь однажды мы увидели его бегающим по центральному и изрыгающим фантастический набор удивительных выражений. Но все были примерно в таком же состоянии и его тут же простили.

А случилось вот что: у нас была ракетная стрельба, и во время предстартовой подготовки в ракетные отсеки стала поступать забортная вода. Тут же провал по глубине, обесточивание щитов, мелькающие, трясущиеся люди – ад кромешный. Хуже не придумаешь. И вдруг ракетчик докладывает:

– Стартует первая!

– Есть! – говорит командир.

– Стартует вторая!

– Как стартует? – до командира дошло, за аварийной тревогой он совсем забыл, что у него идет ракетная стрельба.

– Как стартует? Стой! Отставить! Назад!