Калямбра

Берегись и стереги Родину на глубине не менее сотни метров. Бережемся и охраняем уже суток двадцать-тридцать. По мере возможности обслуживаем матчасть. На какой грани риска все это делалось – ты знаешь. Запросил разрешения «погонять» ТПУ и минер. Что он там со своей шарагой делал, одному ему известно. Но. Акустики начали будоражить ГКП (главный командный пункт) докладами о шумах, не классифицируемых ну никак. Это и не биологические шумы, и не шумы винтов подводных целей (надводных там быть просто не должно). Все ухищрения (специальное маневрирование по глубине и курсу, осмотры и доклады отсеков, режимы «тишина») не помогли. Только объявишь БГ № 2 (боевая готовность № 2 – на постах одна боевая смена), от мест отойти и т. д., как через какое-то время обнаруживаются эти шумы. Докопались. Командир решил «продуться» в гальюне первого. И «застукал» минеров, на чем бы ты думал? Ни в жизнь не догадаешься. Минеры пытались «укоротить» ТПУ ножовкой по металлу. После обслуживания оно у них не занимало исходное положение, и они решили, что ТПУ длиннее сантиметров на 7-10 (?!). Было принято «мудрое» решение отпилить лишнее ножовкой. Каково?! Могли ли нормальные люди до такого додуматься? В таких случаях я не устраивал немедленных «истерик», предложил вместе заглянуть в «святцы» – в инструкцию, и вернули ТПУ в исходное положение.

Потом «выпорол». Минера главного. В своей каюте. Это был великолепный образчик. Страниц на 200 минных «приколов». От потрясающей выносливости и исполнительности до детской непосредственности на грани тупости откровенной. Теперь не сомневаюсь в нашей беде – люди просто шизанулись. Нельзя насиловать людскую физиологию».

Когда у нас заговорят о людях? Все о «железе» и о «железе». А о людях?

Они же живые – разговаривают, смеются, встречаются, рыдают.

* * *

Письмо Люлина:

«Ни журналистам, ни кому другому не понять того, что ты раскладываешь по полочкам – как ответственный за микроклимат. Совершенно с тобой согласен. Очень благодарен судьбе и жене, когда она впервые заявила мне: «Мне нужен муж, а нашим детям – отец. Откажешься от Киева и поедешь на Камчатку – будешь там служить без нас. Мы уедем в Азию».

Для принятия решения у меня было не более двух часов».

* * *

Теперь о штурманах в море.

«Бедный мой кореш спал по 4 часа в сутки, пришел с моря в три раза похудевший, лицо черного цвета, глаза в заднице… Ужас. И сказал мне, так задушевно:

– Я шелест кальки слышать не могу…

Оказалось, что с каждой карты он делал по три копии на кальке, а это – привязать кальку к сетке, поднять берега и весь путь лодки скопировать в точности – и это минимум, а ведь наши начальники, идиоты, любят еще и «петухов пустить», чтобы красиво все было.

А «люксами» нас назвали, наверное, потому что у нас на первый взгляд чистая работенка, бумажная… карандашик… колючка… секстан… красивая линеечка… песня! Они, когда нас так называли, меня не видели, заваривающего щит якорного клюза…»

Ох уж эта материальная часть! К-3 – это установка кислородная. УРМ – углекислотный регенератор морской. Кстати, я не Кулибин. Я руками почти ничего не могу делать. Могу только писать, рисовать и лепить из пластилина. С железом возиться не люблю. Я его просто чувствую как доктор. Могу сказать, где болит. Мои мичманы на меня смотрели, как на чудака, – ни черта руками сделать не может, а с койки слез и говорит: «Только без паники. Посмотри-ка вот этот узел». У меня потому до сих пор и машины нет. Не лежит душа. Я с цветами разговариваю, с собаками, с воронами. Тут на меня напали вороны: у них птенец полетел, так они совершенно обезумели, налетали на все, что движется. Чуть затылок не продырявили. Я им лекцию прочитал о том, что не надо быть идиотами. Отстали. А с компьютером такое было: кончилось время на карточке, а мне письма надо отправить. Я ему говорю: «Ну же, давай!» – и он послал. Но один раз.

И еще я не люблю шумных сборищ – футбола, например.

А про то, как человек чувствует себя в отсеке, я еще напишу. В отсеке я по запаху неисправность находил.

Даже команду подавали: «Начхиму в первом обнюхаться!» – все на полном серьезе, никаких улыбок.

Я на лодке делал воздух. Давал по отсекам кислород, собирал углекислоту.

Мне ребята до сих пор мой воздух помнят. Я уже забываю, а они нет. «Саня, – говорят, – мы тебя за это дело жутко уважали».

А я, между прочим, и не особенно свои действия афишировал. Потому как здорово нарушал инструкцию.

По башке тут же бы настучали, если б я свои «художества» обнародовал.

Я потом и в Питер по этому поводу в институт приехал.

«Возьмите, – говорю, – у меня мое изобретение. Углекислоты по отсекам вообще не будет. Мне оно не нужно. Я в Северодвинске на порезке стою». И мне сразу в институт предложили. Перевелся, а там и перестройка, и не надо никому ничего.