Калифорнийская трилогия

Он оторвал голову от подушки, наклонился ко мне, с усилием опираясь обеими руками о край кровати, лицо его вспотело.

– Обещай мне туда не ходить.

– Но, Том…

– Нельзя тебе туда ходить, – отчаянно прошептал он. – Обещай, что не будешь.

– Том, а вдруг мне придется…

– Нет! Зачем? Все, что тебе нужно, выменяешь у мусорщиков, для того они и существуют. Пожалуйста, Генри, обещай мне. Там ужас, о котором нельзя даже говорить. Пожалуйста, я прошу тебя не ходить туда.

– Ладно! – сказал я. – Не пойду. Обещаю.

Я должен был это сказать, чтобы он успокоился. Но под ложечкой у меня сдавило так, что пришлось приложить руку к ребрам, и я понял, что поступил плохо. Снова плохо.

Он рухнул на подушку.

– Спасибо. От этого я тебя оградил. Но не себя. Мне было так худо, что я попытался сменить тему:

– Но мне кажется, на тебе это не сказалось, даже со временем. Столько лет прошло, а ты жив.

– Нейтронные бомбы. Короткоживущие изотопы. Я так думаю, но наверняка не знаю. Однако что-то в этом роде. Земля отомстит за нас, но это не утешает. Мщение не утешает. Их страдания не искупят наших, ничто их не искупит, нас умертвили. – Он так сжал мою руку, что заболели костяшки. Втянул воздух. – Те, что остались в живых, были голодны, так голодны, что дрались за еду, убивали тех, кого пощадили бомбы. Это было самое страшное. Безумие. В последующие годы от рук соотечественников погибло больше людей, чем от бомб, я уверен, и они все гибли, гибли, и казалось – мы все сгинем, до последнего человека. Гражданская оборона, да. Глупые американцы, мы были тогда так оторваны от земли, что не знали, как с нее кормиться. Или тех, кто знал, убили невежды, и борьба шла не на жизнь, а на смерть. Дошло до того, что друг, которому ты мог доверять, становился тебе дороже всего на свете. Пока нас не стало так мало, что убийства прекратились, некого стало убивать. Все погибли. Смерть, Генри. Ты и представить себе не можешь, сколько раз я видел на дороге Смерть – старуху в черном платье с косой на плече. Дошло до того, что я кивал ей и шел рядом. Потом с небес сошли бури, климат испортился, задули ветры. Зима стояла десять лет. Страдания были невыносимы. Я дожил до того, чтоб показать, сколь можно вытерпеть и все ж остаться живу, хорошие стихи, помнишь? Давал я их тебе читать? Дошло до того, что при виде человека в здравом рассудке хотелось тут же броситься ему на шею. Годы одиночества, о которых и не гадал. Без людей не обойтись, чем больше вас, тем легче добывать пищу. И мы обосновались здесь… Это было начало. Отправная точка. Нас было не больше десятка. Каждый день – борьба. Пища… Я часто думал тогда зачем… Мы ее рабы, я понял. Вырос и ничего не знал, откуда она берется. Это был грех Америки. Мир голодал, а мы жрали как свиньи, люди мерли от голода, а мы пожирали их трупы и облизывались. Все, что я говорил Эрнесту и Джорджу, – правда. Мы были чудищем, мы пожирали мир, вот почему с нами это сделали, и все же, все же мы этого не заслужили. Мы были хорошей страной!

– Пожалуйста, перестань, Том. Будешь столько говорить – потеряешь голос. Тебе нельзя!

Он весь вспотел и говорил с такой натугой, запинаясь, что я правда думал – он потеряет голос. Я испугался до дрожи, но он уже завелся, вздохнул несколько раз и заговорил снова, стискивая мою ладонь и глазами умоляя: не мешай мне, дай выговориться.

– Мы были свободны. Не совсем, ты понимаешь, но мы старались, как могли, лучше тогда было нельзя. Никто не мог за нами угнаться. Мы… мы были самой замечательной страной за всю историю, – шептал он, словно убедить меня – вопрос его жизни. – Сейчас я говорю правду, не подначиваю Джорджа, не треплюсь. При всех наших глупостях и промахах мы были самой передовой страной, первой страной мира, за это нас и убили. Нас уничтожили из зависти, загубили лучшую страну, какую знал мир, это был геноцид, Хэнк, ты знаешь это слово? Геноцид, истребление целого народа. Да, это случалось прежде, мы сами перебили индейцев. Может, потому это с нами и случилось. Я нахожу причину за причиной, но их все равно мало. И все же лучше думать так, чем думать, будто нас убили из черной зависти. Мы не заслужили такого, ни одна страна не заслужила такого опустошения, мы делали миллионы ошибок, наши промахи были не меньше наших достижений, но такого мы не заслужили.

– Успокойся, Том, пожалуйста, успокойся.