Калигула

Власть низвергает иных, возбуждая жестокую зависть
В людях; и почестей список, пространный и славный, их топит.
Падают статуи вслед за канатом, который их тащит,
Даже колеса с иной колесницы срубает секира,
И неповинным коням нередко ломаются ноги;
Вот затрещали огни, и уже под мехами и горном
Голову плавят любимца народа: Сеян многомощный
Загрохотал; из лица, что вторым во всем мире считалось,
Делают кружки теперь, и тазы, и кастрюли, и блюда.
Дом свой лавром укрась, побеливши быка покрупнее,
На Капитолий веди как жертву: там тащат Сеяна
Крючьями труп напоказ. Все довольны. «Вот губы, вот рожа!
Ну и Сеян! Никогда, если сколько-нибудь мне поверишь,
Я не любил его. Но от какого он пал преступленья?
Кто же донес? И какие следы? И кто был свидетель?» —
«Вовсе не то: большое письмо пришло из Капреи,
Важное». — «Так, понимаю, все ясно. Но что же творится
С этой толпой?» — «За счастьем бежит, как всегда, ненавидя
Падших. И той же толпой, когда бы Судьба улыбнулась
Этому туску, когда б Тиберия легкую старость
Кто придавил, — ею тотчас Сеян был бы Августом назван.
Этот народ уж давно, с той поры, как свои голоса мы
Не продаем, все заботы забыл, и Рим, что когда-то
Все раздавал: легионы, и власть, и ликторов связки,
Сдержан теперь и о двух лишь вещах беспокойно мечтает:
Хлеба и зрелищ!» — «Грозит, наверное, многим уж гибель!» —
«Да, без сомненья: ведь печь велика. Где жертвенник Марса,
Встретился мне мой Бруттидий, совсем побледневший, бедняга.
Как я боюсь, что Аякс побежденный примерно накажет
Нас за плохую защиту! Бежим поскорее, покуда
Труп на прибрежье лежит и недруга Цезаря — пяткой!
Пусть только смотрят рабы, чтобы кто отказаться не вздумал.
Не потащил, ухватив за шею, на суд господина».
Вот как болтали тогда о Сеяне и тайно шептались.
Хочешь ли ты, как Сеян, быть приветствуем, так же быть в силе,
Этих на кресла сажать курульные ради почета.
Тем войсковую команду давать, императорским зваться
Опекуном, пока сам пребывает на тесной Капрее,
С кучкой халдеев? Ты хочешь, конечно, конвоя и копий,
Всадников лучших и войск в столице, — не правда ли, хочешь?
Хочется власти и тем, кто совсем убивать не хотел бы.
Что — настолько блестяще и счастливо в жизни, что мера
Радостных этих вещей равнялась бы мере несчастий?
Что предпочтешь ты — одеться в претекоту хотя бы Сеяна
Или начальством в Фиденах и Габиях быть деревенским,
Жалким эдилом служить в захолустье улубрском и кружки
Неполномерные бить, учиняя над ними расправу?
Стало быть, ты признаешь, — неизвестным осталось Сеяну
То, чего надо желать; добиваясь почета не в меру,
К власти чрезмерной стремясь, готовил себе он ступени
Многие башни высокой, откуда падение глубже
В пропасть бездонную, как от толчка развалилась постройка.
Что погубило Помпея и Красса и что — триумвира,
Им укрощенных квиритов однажды приведшего к плети?
Высшее место, конечно, добытое хитрым искусством,
Слишком большие желанья: им вняли коварные боги

^{172}.