Калигула

Почему Тиберий, наказав Агриппу заключением под стражу, не тронул Калигулу? Должно быть, Гай, верный избранной тактике поведения, ничем не обнаружил сколь-либо коварных замыслов против престарелого императора. Тем более что он наверняка не подтвердил подлинности слов Евтиха. Понятно, что и Агриппа решительно отвергал обвинения вольноотпущенника. А свидетелей у Евтиха не было… Поэтому, наверное, и ограничился Тиберий арестом Агриппы, оставив его, что называется, в полнейшем неведении. Гая карать пока было не за что, но волнение он наверняка пережил сильнейшее.

Надо полагать, что все шесть месяцев, покуда длилось заключение Агриппы, страх за свое будущее да и за саму жизнь у Калигулы не проходил. Не могло ведь быть ни малейшей уверенности в том, что Тиберий не пожелает вдруг жестко допросить заключенного и у того не вырвут роковое признание… А тогда месть Тиберия не заставит себя ждать. Итак, при дворе все понимали, что Гай у принцепса уже на подозрении ^{218}. Старик и ранее не питал иллюзий относительно своего возможного преемника. Проницательность была одной из сильных сторон Тиберия, и неслучайно он не раз говорил, «что Гай живет на погибель себе и всем и что в нем он вскармливает ехидну для римского народа» ^{219}.

Спасительным для Гая было и ослабление здоровья семидесятисемилетнего старца. Тиберий терял не только силы физические, но и духовные. «В конце концов, по-прежнему колеблясь душой и ослабев телом, он предоставил судьбе решение, непосильное ему самому, бросая, однако, порой замечания, из которых можно было понять, что он отчетливо представлял себе будущее: так, он в прозрачном иносказании упрекнул Макрона за то, что тот отворачивается от заходящего солнца и устремляет свой взор на восток, а Гаю Цезарю, в случайно возникшей между ними беседе, когда тот стал высмеивать Суллу, предсказал, что он будет обладать всеми пороками Суллы и ни одной из его добродетелей. И когда он при этом со слезами обнял меньшего внука, а старший, увидев это, нахмурился, он, обратившись к нему, сказал: «Ты убьешь его, а тебя — другой»» ^{220}.

Интересно, а за что, собственно, Гай высмеивал Луция Корнелия Суллу, первого римлянина, установившего в государстве единовластную диктатуру, пролив при этом потоки крови? Суллой можно ужасаться, можно цинично им восхищаться, можно анализировать его заслуги и преступления, но менее всего эта замечательно одаренная, но еще более порочная личность заслуживает осмеяния. Великий Гай Юлий Цезарь решительно осуждал Суллу за добровольный уход от власти, справедливо утверждая, что «Сулла не знал и азов, если отказался от диктаторской власти» ^{221}. Может, Гай повторял суждение гениального тезки, что и рассердило Тиберия?

Но усиливающиеся подозрения и проявляемое раздражение не заставили Тиберия принять решительные меры против Калигулы. Старик не мог не предчувствовать приближения своего заката и потому понимал опасность для будущего Империи, если власть перейдет в руки несовершеннолетнего внука. Будь Гемелл постарше — кто знает, чем стали бы для Гая откровения Евтиха… Но у Тиберия не было выбора.

До последнего времени здоровье Тиберия было превосходным. За все годы правления он ни разу не болел, «хотя с тридцати лет заботился о себе сам, без помощи и советов врачей» ^{222}. Более того, он привык высмеивать само врачебное искусство и тех, «кто, достигнув тридцати лет, нуждается в указаниях со стороны, что ему полезно и что вредно» ^{223}. Даже когда у него наступило явное ухудшение здоровья, он не пожелал оставить свои любострастные утехи, делая вид, что они нисколько не изнуряют его ^{224}. Опаснейшее для таких лет поведение…

Март 37 года оказался для Тиберия роковым.