Калигула

Место, где чуть было не произошла кровавая драма, заслуживает особого внимания. Ибо это Большая Клоака[123], достопримечательность римская, не менее важная, чем Форум. Да-да, не менее важная. В конце концов, первый римский Форум был ничем иным, как болотистой равниной, волнистой, покрытой травой; и в одном из шалашей, стоящих вокруг, горел общественный огонь. Большая Клоака тоже начинала свой путь служения Риму болотистой местностью, между Палатином, Капитолием и Целием. Только суждено было стать этому месту другим по сути, и никто не станет называть его символом Рима. Еще во времена царствования Тарквиния Древнего соорудили здесь громадный подземный канал, предназначенный для отвода воды в Тибр. От Форума к реке двинулась Клоака, собирая сточные воды, унося из города грязь, помои. Честно послужила она городу. И сегодня, в наше время, через двадцать шесть столетий, она работает. Каждый может увидеть в стене набережной полукруглую арку около пяти метров в диаметре; свод и стены сложены из больших глыб габийского[124]камня. И почему, скажите, вечный город не станет считать Клоаку своим символом никогда? Вечная несправедливость жизни, все из-за взятой на себя работы… Огонь-то на Форуме давно погас, а коллектор нужен Риму и поныне. Но нет! Плебейское твое происхождение, Клоака, и хотя верно служила ты Риму, но не та это работа, ох, не та, за которую ждут награды и почести…

Трудно сказать в нескольких словах, из чего возник спор между Калигулой и Агриппой, приведший их к Клоаке. Разговор начинался издалека, особыми неприятностями как будто не грозил. Накануне они вдвоем посетили лупанарий[125]. Теперь, лениво вкушая присланные Антонией сладости, возлежали у стола в триклинии. Калигула восхвалял Лелию, Агриппа стоял на том, что Эглея и стоила дороже, и по достоинствам своим неизмеримо выше. Верный своему учительскому долгу, Агриппа вещал:

— Право, мальчик мой, ты слишком молод, чтоб быть в этом деле знатоком. Не возражай! Во всяком деле нужен определенный опыт, в этом тем более. Не мог ты познать столько женщин, сколько довелось мне, а значит, не можешь быть лучшим судьей…

Калигула усмехнулся, ответ его был исполнен презрения к извечной мужской теме:

— Знаешь одну, и этого довольно. Устроены они одинаково, ты не можешь этого не признать. Две ноги, одна между ними дырка. Ну, разница в форме или длине ног, или величине груди, ладно, одна пищит, другая кричит низким, почти мужским голосом, когда ее имеешь. И обе лгут, не испытывая ничего, кроме желания избавиться от тебя, только обязательно получив денег, и лучше — больше… Что бы ни было обозначено на спинтриях[126], а попросит больше, и почему все они так мало честны? Работа стоит одно, просят другого…

— Вот, вот где сказывается отсутствие опыта, дружок! Хочешь, я докажу тебе, что ты мало знаешь? Та, что пищала во время возлежания, непременно была со светлыми волосами; та, что грудным, низким голосом отмечала твою победу, была с волосами воронова крыла. Догадываюсь, то была Таис. Ты знаешь, что и пахнут они по-разному? Попробуй вдохнуть запах у этих женщин между грудей, ты убедишься…

— Что пахнут они шафраном, корицей или цинамомой, — закончил Калигула, улыбаясь. — А если вдохнуть запах волос твоей златовласой, отравишься запахом масла и пепла земляного червяка. Так, кажется, белят они волосы? А черноволосая Таис будет пахнуть лебедой и чечевицей…

— Вот видишь, кроме запахов дешевых женщин, ты ничего не знаешь! А вот скажи, каково главное отличие женщины страстной от холодной и ленивой? Пробовал ли ты, поставив ее задом к себе, наклонив затем вперед, взглянуть на промежуток, тот, что между ногами? Это целая наука, мой друг…

Последовало поучение о форме промежутка, так много говорящей о темпераменте. Калигула дослушал Агриппу, но не преминул заметить в конце, начисто стерев впечатление от риторики князя:

— Допустим, все так и есть, Агриппа. Только если мне удалось поставить женщину подобным образом, есть способ узнать, как она горяча, не прибегая к оценке промежутка. Вставить ей, да глубже, там и поймешь…

И вновь горячился Агриппа-учитель…

Как-то дошли они в этом море споров до гладиаторских боев, до других ристалищ, что любит Рим. От равнодушия Калигулы не осталось и следа. Он не мог уступить в этом вопросе Агриппе ни пасса родной земли. И разом завелся, следа от холодной, слегка ленивой улыбки не осталось!

— Что можешь знать ты, житель Востока, об этом! Вы от рождения малодушны и слабы, что вам упоение боя, если можно провести всю жизнь между подушек и ковров, там ее и проведете! А мы! Весь мир у наших ног, потому что мы не боимся крови, ни своей, ни вражеской, и вся наша жизнь от рождения до смерти — вечный бой!

Агриппа, напротив, вдруг утратил пыл. Ристалища и впрямь волновали его гораздо менее, чем форма промежутка между женскими ножками…

Теперь уж улыбался он, лениво и расслабленно.