Калигула

Последнюю фразу произнес Калигула явно неприязненно, глядя на императора с плохо скрываемой ненавистью. Но ненависть в глазах в мгновение ока сменилась безразличием. Как всегда. И наследник произнес уже ровно, без всякого особого выражения:

— Сейчас не время гона, но у этого и сейчас калкан выраженный. Старый он.

— Умен ты, я погляжу, — сказал император. Все о лесах германских скучаешь. Ну-ну…

И Тиберий дал знак, чтоб подали дротик. Выражение лица императора навевало неприятные мысли. Калигула постарался их отогнать. Стремясь задобрить Тиберия, добавил быстро:

— В голову, под ухо, в шею, под лопатку. С животом пробитым он уходит. В лесу пропадет для охотника в таком случае, живуч, такой удар считается промахом. Если перебить спину, упадет, не встанет уж. Хороший удар.

Тиберий только крякнул. И означало это: учить меня вздумал, мальчишка, щенок!

Размахнувшись широко, метнул император дротик.

Прыжок кабана, уловившего движение, был чудовищен. Прыгни он так в высоту через загородку, был бы на скамье уж, где устроились зрители. Заметался, забегал секач по арене. Визг, хрип. Куда не ткнешься, ограда. А на арену летят дротики один за другим…

Животное вроде довольно грузное, но бегает быстро. Мелькает в глазах у императора бурое что-то. Мелькает в глазах у кабана песок арены да ненавистная ограда. И свист возле уха от летящего дротика: опасность!

В какое-то мгновение не рассчитал Тиберий силы удара. Чуть не снесло императора со скамьи.

Вскрикнул он от боли и схватился за бок. Побледнел, ни вздохнуть ему, ни выдохнуть, холодный пот выступил на висках и на лбу.

Поднялся гвалт на скамьях. Побежали люди за Хариклом.

Не утерпел Калигула. Как во сне, не осознавая, что и зачем делает, не глядя на императора, поднял дротик. Из той кучи, что свалена была у ног императора. Взмах. Засвистело в воздухе оружие. Раздался визг, на арену, заливаясь кровью, упал кабан. Дротик перебил позвоночник. Все. Теперь только добить. И на костер, на костер секача. А потом вонзать зубы в мясо, разрывать, удовлетворенно причмокивая. Ничто не может сравниться с этим удовольствием.

Обернувшись, поймал наследник взгляд императора, полусидевшего, полулежавшего на скамье. В объятиях сенатора, одного из лизоблюдов. Ненависть во взгляде Тиберия. Такая же, которой полон он сам, Калигула. Нет сил у Тиберия, чтоб сказать что-то или крикнуть. Но ненависть говорит сама за себя.

Харикл, примчавшийся на зов, стал ощупывать императора, ища источник боли. Тиберий не давал притронуться к правому боку.

— Возможно, сломано ребро, — сделал вывод Харикл.

Игры прервали. Императора повезли на виллу, стараясь носилки не раскачивать.

Харикл суетился вновь. Перевязали императора, дали маковый настой. Полегчало, он даже поспал немного, суетный старик. А проснувшись, велел начинать застолье. Что же не погулять, если исчезла боль, дыхание восстановилось. Зачем давать повод к мыслям о том, что не вечен Тиберий? За подобными мыслями многое еще прослеживается. Коли смертен, так можно поторопить. Коли смертен, так можно ждать иных времен и иного правления. Еще чего! Вольнодумства он не потерпит. Пусть знают, что долог еще его век, успеет он сомкнуть пальцы вокруг любого горла.

Вот, здесь, в Цирцеях, Тиберий гостит на вилле Цицерона. Впрочем, что там гостит, давно уж вилла его собственная, императорская. Еще Август ее отбирал. А хозяина убил Марк Антоний. И правильно. Тиберий тоже убивал. Таких, как Цицерон. Много их, горластых. Пусть знают, что власть не дремлет. Пусть знают, что отбрасывая тень на солнце, рискуют быть поглощенными. Тенью.

И понеслось: яйца, капуста, артишоки. Макрель, морские скаты, сельдь, камбала и крабы, устрицы и щука. Это на закуску. А дальше — искусно зажаренные голуби и воробьи, жаворонки, фазаны, дрозды, перепела. И все это изрядно сдобрено перцем, пипулом, кубебом, корицей, циннамоном. Кассией, гвоздикой, имбирем, асафетидой, шафраном, либанотисом, сумахом, миртовою ягодой. Все под смолой с чесночным вкусом и едким запахом, называемой «laser»[190], или с добавкой гарума[191] с его острым запахом. И вино, красное. А потом бисквиты, и еще глобули[192] с медом и маком. И снова вино.

Харикл возмущался, Харикл поминал диетологию. Казалось, готов был выцарапать кусок из горла императора, каждый кусок. Лекаря трясло от ужаса. Он пытался подойти к Тиберию, посмотреть биение крови. Тиберий отталкивал либерта, руки не давал. Лицо его покраснело, глаза потеряли белизну по краю, алели, под стать лицу. Старик был страшен. Но проводил гостей, стоя посреди триклиния, как полагалось, с ликтором за спиною, прощаясь с каждым по его имени. И лишь потом упал на руки Хариклу, прорычав: «Лечи! Лечи, ублюдок! Теперь лечи, раб и сын раба, теперь!»…

А «теперь», пожалуй, уж было поздно!

Задыхаясь, кашляя, жалуясь на боль в боку, старик все требовал одного: на Капри! На Капри, где вылечит его запах распаренных на солнце сосен. Аромат садов Августа… если не этот воздух, то какой же вообще поможет раздышаться?