Калигула или После нас хоть потоп

Луций подумал: "Второе изгнание. Он наверняка задел самого императора.

Как не похожи люди! Сиракузский дуумвир Арривий, из сенаторской семьи, вот он должен бы ненавидеть Тиберия, а до смерти будет преданным слугой императора. Этот же презренный комедиант отваживается на такое перед целой толпой". Луций слыхал и раньше о том, что память о республике живее среди плебеев, чем среди аристократов.

Он придвинулся к актеру и спросил:

– Ты республиканец?

Актер изумился.

– Республиканец? Я? Нет.

"Боится", – подумал Луций и добавил:

– Говори же. Тебе нечего меня бояться.

– Я не боюсь, – ответил Фабий. – Я говорю правду. Зачем мне быть республиканцем? Я простой человек, мой господин.

– Тебе не нужна республика? Ты любишь императора?

– Нет! – выпалил Фабий. – Но к чему все это? Я актер, мне ничего не нужно, только…

– Только что?

Фабий страстно договорил:

– Я хочу жить и играть, играть, играть…

Луций посмотрел на него с презрением. Играть и жить! Это значит набивать брюхо, наливаться вином, распутничать с какой-нибудь девкой и разыгрывать всякие глупости. Вот идеал этого человека. Скотина! Ему следовало остаться рабом на всю жизнь! Фабий сразу упал в глазах Луция.

Сброд! Луций гордо выпрямился, отстранил актера и пошел в свою каюту. перешагивая через спящих людей. Он испытывал презрение к этому человеку без убеждений, который за подачку готов продать душу кому угодно. Под мостиком рулевого он заметил Гарнакса, который храпел, лежа навзничь.

Рядом с ним спала Волюмния. Воистину из одних мошенников и шлюх состоит весь этот актерский сброд.

Луций улегся на ложе. Он прогнал свои опасения, вспомнив, как Нептун принял его жертву – фигурку Астарты. Он развернул свиток стихов Катулла – столько раз он читал их вместе с Торкватой. она так любила их, и начал читать.

Нет, ни одна среди женщин такой
Похвалиться не может
Преданной дружбой, как я,
Лесбия, был тебе друг.
Крепче, чем узы любви, что когда-то двоих нас вязали,
Не было в мире еще крепких и вяжущих уз.[3]

Луций усмехнулся по поводу своей верности. Неважно, ведь всегда так бывает. Торквата – его будущая жена, и если он будет от нее уходить, то будет и возвращаться. Потому что она принадлежит ему, как дом, сад, перстень, скаковая лошадь. Она самое его прекрасное имущество.

***

Последний день плаванья всегда радостен. Родина уже близко, и берег родной земли, пусть это всего лишь голый камень или серо-желтый песок, становится самым прекрасным уголком мира.

Палуба "Евтерпы" забита людьми.

Когда солнце склонилось к самому горизонту, в его лучах с подветренной стороны показался остров. Он напоминал ощерившегося зверя, выскочившего из воды. Корабль должен был следовать через пролив.

Капри. Луций стоял на носу корабля и смотрел на берег. Резиденция императора Тиберия. Когда корабль приблизился, стал виден белый мрамор дворцов среди зелени олив и кипарисов, а на самой высокой вершине острова в лучах заходящего солнца ослепительно розовела вилла "Юпитер", пристанище Тиберия.

Все взгляды обратились к острову. Там император. Там, на этом скалистом, со всех сторон омываемом морем утесе, старый, загадочный властитель мира в уединении проводит уже одиннадцатый год жизни.

Луций оглянулся. Окинул взглядом палубу, своих центурионов и солдат, поколебался секунду, стиснул зубы, потом на виду у всех подошел к самому борту, Вытянувшись и обратив лицо к Капри, он поднял руку в римском приветствии:

"Ave caesar imperator!"[4].

Он не видел, как, усмехнувшись, Фабий повернулся спиной к императорскому дворцу.

Глава 4

Актуарий[5] римской магистратуры – это ничто, слюнявый пес под ногами своих господ, песчинка в море, но в определенные дни, в час после восхода солнца, он важное лицо. Он спускается по лестнице от Табулярия на Римский форум, следом за ним спускаются два государственных раба со свитками в руках, медленно, важно, с достоинством. Спустившись на Священную дорогу к курии Юлия Цезаря, он повернул направо, к форуму, где с незапамятных времен было место собраний римлян. Остановился у большой доски под рострами, рабы смазали доску клеем, и актуарий сам наклеил на нее последний номер римской газеты «Acta Diuma Populi Romani»[6].

Co всех сторон начал стекаться народ. Что сегодня префект эрария[7] сообщает римским гражданам? Толпа росла. Десятки голов, немытых, растрепанных, для которых провести закопченными пальцами по слипшимся волосам означало причесаться, десятки людей в серых плащах простолюдинов вытягивали шеи от любопытства. Поденщики, грузчики и гребцы с тибрской пристани Эмпория, ремесленники и торговцы с Бычьего рынка и Велабра, клиенты, спешащие с утренним визитом к своим патронам, проститутки, возвращающиеся из субурских[8] трактиров, нищие, воры. уличный сброд.

Появилось и несколько напомаженных голов с помятыми лицами, следами ночных кутежей.

Актуарий важным шагом удалился, а к доске протолкался высокий мужчина.