Калигула или После нас хоть потоп

– Да, и в Риме тебе было не по себе. Теперь все иначе. Представь: рабы вошли в моду! Все теперь говорят о них, подобно Сенеке. Это не орудия! Это друзья, убогие братья, ну да ты знаешь. Ты со своими взглядами тоже стал бы моден в Риме.

Федр бросил на Фабия колючий взгляд:

– Я в Риме?

– О, теперь там из фонтанов бьет вино, а не вода, по городу развозят сало, в толпу швыряют монеты, император – сама щедрость и великодушие.

Баснописец скептически сощурился:

– Боги страдают капризами, как овцы глистами. – Он хитро улыбнулся.

– Что же ты заманиваешь меня в Рим, а сам сбежал оттуда?

Фабий наклонился к нему через стол, на секунду заколебался, подумал о большой, трагической роли, которую хотел бы сыграть, а потом проговорил:

– Рим помешался, им не нужно ничего, кроме цирка и залитой кровью арены. Я не знаю, что мне делать. Опять эти дурацкие пинки и похабные шуточки? И так бесконечно? Я люблю все делать наперекор, понимаешь? – Он невесело улыбнулся и язвительно продолжал:

– А к чему мне придраться, если все вокруг напоминает олимпийский симпозиум? Ты только оглянись кругом! Все безупречны, просто великолепны. Император прекрасный, сенат прекрасный, магистраты прекрасные, даже преторианцы и те прекрасны; так за что же мне, клянусь фуриями, уцепиться?! Неужели я должен, как это делает римский сброд, бездельничать и клянчить у государства хлеб и двести сестерциев в месяц? – В голосе Фабия была горечь. – Вот мы и тащимся от одного места к другому, словно не актеры, а бродячие комедианты. Но это не то! Во имя бессмертных богов, напиши для меня что-нибудь! Ведь ты сочинял для театра!

Федр молчал и задумчиво барабанил пальцами по столу. Квирина слушала с изумлением. Она и не предполагала, что теперешнее настроение Фабия имеет такие глубокие корни. Она не отрывала глаз от лица любимого, твердая складка у его рта пугала ее. Ведь ей самой так нравились эти переезды!

Фабий продолжал:

– Я не верю, что простая смена правителя, хорошего или дурного, может изменить людей и они сделаются хорошими или дурными. Я не верю, что несколько раздач сделают народ счастливым. – Фабий отпил из кружки. – Арена! Она у всех нас отбивает хлеб. Люди веселятся. только когда видят кровь. Федр, подумай-ка над таким сюжетом. – И он, торопливо глотая слова, начал излагать его:

– Представь, трибуны заполнены животными. В ложе царь – лев – со своими приближенными. Тигры в роли претора и префекта. На втором плане шныряет армия преторианских шакалов, в нижних рядах кресел белые грифы, хищники; над ними – пава и сороки, еще выше – гиены, блюдолизы-ослы, продажные обезьяны и стада блеющих баранов – а теперь смотри! Открываются ворота бестиария, поют фанфары, и на арену вываливаются люди! На трибунах рев, визг, гиканье, клекот, мычание:

"Первосортный товар предлагает наш царь! Ну, давайте, лысые сволочи!

Грызитесь! Кусайтесь! Царапайтесь! Рвите мясо, пусть течет кровь! Вот это зрелище!" Что ты на это скажешь, Федр?

Этот сюжет захватил Федра. У Квирины горели глаза. Волюмния хлопала в ладоши. Лукрин колотил кулаками по столу. Вот это мысль! Грав восторженно заговорил:

– А назначение этого зрелища? Пусть зрители в зверье узнают самих себя, увидят свою кровожадность, пусть видят, на кого они похожи.

– Ах, да, – загорелся Федр. – Это совсем неплохо. Надо только сгустить все, что-то сказать намеками, что-то вложить в уста рассказчика, показать столкновения среди зверей-зрителей…

– Тут есть одна загвоздка, – заметил Фабий. – Народ ведь начнет забавляться, принимая все на свой счет. А если лев в ложе узнает себя?

– О нет! Император великодушен, – сказала Волюмния, и все к ней присоединились.

– Ты боишься? – колко спросил Федр.

Фабий поглядел на Квирину. Дело ведь не в нем. Теперь он не один. Как тяжело ей было, когда из-за "Пекарей" его поволокли к Тиберию. Он развел руками:

– Разве не страшно лезть в пасть ко льву?

Поэт улыбнулся:

– Не бойся. Я буду осмотрителен.

И он начал говорить о подробностях, будто уже видел все действие в целом. Заходило солнце. Вода в озере стала золотой. Почернели кипарисы. А два автора в увитой плющом беседке пылали, как пучки соломы, и лихорадочно придумывали, как воплотить на сцене замысел Фабия.

Глава 40

Трубы звучали со всех римских холмов долго, настойчиво. Рим пробуждался для торжественного празднования императорского дня рождения. Миллионный город поднялся весь до единого. Даже дворцы патрициев ожили, хотя для них был слишком ранний час. Но наш император страдает – трижды жаль его и нас – бессонницей и любит точность. Точность является старой римской добродетелью, хотя иногда удивительно неприятна. Ничего не поделаешь.

Вставать! Ускорить ванну, причесывание, одевание, завтрак, сегодня торжественный день.

***