Калигула или После нас хоть потоп

Калигула был взволнован. Он даже не обратил внимания, что гость избежал обычного учтивого обращения. Чего он может хотеть? Налоговых льгот, наверно. Я дам ему их. Опасно раздражать этого республиканского фанатика.

Он может перебаламутить весь Рим.

– Я с радостью удовлетворю твою просьбу, дорогой, – пробормотал император.

– Тем лучше. Я прошу, чтобы ты, верный своему обещанию, приказал назначить выборы в народное собрание.

У Калигулы потемнело в глазах. Как он смеет? Как может…

– …и еще я прошу, – продолжал Ульпий, – чтобы ты, будучи достойным сыном твоего отца Германика, отменил недостойный Рима закон об оскорблении величества.

Такая дерзость ошеломила Калигулу, у него начался эпилептический припадок. Он рухнул на пол, на губах выступила пена, император бил ногами, судорожно цеплялся за ковер, выл и визжал.

В комнату ворвались преторианцы, Херея звал врача, звал Луция. Они мгновенно оказались на месте.

Луций понял, что произошло. Он с ненавистью посмотрел на Ульпия.

Наконец-то пришла минута, когда он может отомстить старику за унижение.

Ульпий с высоты своего роста смотрел на императора, которого преторианцы по приказу врача несли в спальню. Потом повернулся и хотел уйти.

Херея и императорская стража преградили ему путь.

Луций направился было к Ульпию, но остановился. Он увидел перед собой лицо, так поразительно напоминающее лицо отца.

Оно было прекрасно. Незапятнанная совесть и верность родовой чести отпечатались на этом лице. Род. Каждый представитель рода был звеном в цепи славы. Достоинство и великие дела завещал дед отцу и отец сыну.

Гордость республиканских родов росла от поколения к поколению. В роду Курионов заветами предков пренебрег только он, сын Сервия.

Луцию показалось, что его голову сжал каленый железный обруч. Он отвернулся от старика, которого не пропускал Херея. Словно издалека донесся до него приказ префекта:

– В Мамертинскую тюрьму! Император решит, что делать дальше.

Нетвердо ступая, Луций пошел прочь. Встреча с Ульпием пробудила в нем остатки совести. Но ненависть была сильнее, она заглушила этот слабый голосок. Пока Ульпий жив, Луций всегда будет чувствовать себя ничтожным, жалким, бесчестным.

Позже, стоя у постели императора, он обвинял и поносил Ульпия. выплескивая свой гнев. По страстности и резкости обвинений Калигула понял, что Луций сводит личные счеты. Он слушал и думал свое.

Смотри-ка, Ульпий! Мой враг не на жизнь, а на смерть. Единственный сенатор в Риме, который ничего не боится. Который идет на гибель, как на прогулку. Одно слово – и его не станет. Но в императоре вспыхнула странная, почти извращенная страсть к самоистязанию: не убивать, оставить жить человека, который, правда, его непростительно оскорбил, но и ослепил величием своей натуры, в сравнении с которой смертный приговор, вынесенный им, будет жалок. Пусть живет в своем дворце, как крот в норе! Пусть этот чудак смотрит со своих Карин на крышу моего дворца и мучится от бессильной ярости. Пусть у меня в руках останется доказательство моего великодушия!

Никто не посмеет сказать, что я убиваю из страха, как Тиберий!

– Каков будет приказ, мой Гай? – уже не в первый раз настаивал Луций.

– Удавка или меч?

Император покачал головой:

– Прикажи отпустить Ульпия!

К вечеру сенатор в лектике возвратился в свой дворец.

Глава 52

В спальне Ливиллы преобладал оранжевый цвет, волосы сестры императора были каштановые, ковер коричнево-желтый. Цвета бескрайней пустыни, выжженной солнцем; бирюзовый пеплум на ней казался в этой жаркой пустыне озерком. Она стояла на коленях и рылась в сундучке из кедрового дерева, обитом золотыми обручами.

Луций в белой тунике лежал на спине на ложе, глаза его были закрыты, однако он не спал, не мог спать, Ливилла – это не успокоение, это горячий песчаный вихрь, ослепляющий глаза, иссушающий дыхание, рвущий нервы.

Ливилла разбирала драгоценности, каждое украшение стоило нескольких сотен рабов.

– Смотри на двери, Луций. Как бы он сюда ненароком не ворвался.

– Не явится. Он спит.

Ливилла посмотрела на Луция.

– Разве он когда-нибудь спит? Даже боги не посылают этому чудовищу сон. Хоть бы он издох от этой бессонницы! У Друзиллы украл все драгоценности. Наша дурочка Агриппина сама отдала свои. Только мне удалось кое-что от него спрятать. Посмотри. Ожерелья. Вот это жемчуга, посмотри.

Спрячешь это у себя? Ничего не возьмешь?

Луций, оскорбленный, привстал. Ливилла засмеялась:

– Золото весит больше, чем родственные и всякие Другие связи.

Посмотри! Венок из золота с бриллиантом. Пойдет ли он тебе?

Она встала, заставила его присесть и возложила венок на светлые волосы Луция.

– Ф-и-и! Золото на соломе теряется. Одноцветно. И он тебе мал. – И добавила насмешливо:

– Дубовый, императорский, да? Тот бы тебе подошел.

Поэтому ты за мной бегаешь…

– Ливилла!

– Тебе сначала пришлось бы перещеголять нашего незаменимого Авиолу.

– Для этого мне пришлось бы обзавестись золотыми рудниками.

– Или смелостью. У Авиолы тоже только одна голова. Он уже донес и спровадил не одну парочку богачей, и теперь…