Калигула или После нас хоть потоп

…кровь залила весь дом до самой крыши,
В крови тонула я и ты тонул со мной…
Сыночек мой! Сынок! Богами умоляю –
Страшись насилия.
Невинной крови капли не пролей!..

А Фаларид смеется над глупым материнским сном, ибо он карает лишь виновных…

Фабий поднял на Квирину глаза. Она молчала. Он продолжил чтение. Она смотрела на его губы. Всю жизнь он мечтал о великой трагической роли и теперь будет играть Телемаха. Бунтовщика, который поднимет мятеж против тирана Фаларида. Опять бунтовщик. Она вспомнила о Капри. Вздохнула. Пусть эта роль даст ему счастье. Ведь именно таким она любит его и ни за что на свете не хотела бы, чтобы он был другим. Будь счастлив, любимый мой бунтарь. А если… если будет плохо и ему придется снова отправиться в изгнание, я пойду с ним. Что бы ни случилось, я разделю его участь!

Он кончил и вопросительно посмотрел на нее. Она робко сказала:

– Это прекрасно… но опасно.

– Ни капельки, детка. Почему?

– В последний раз ты замахнулся на сенаторов… Но здесь…

Он весело перебил:

– На тирана Фаларида из Акраганта!

– Там речь шла о пекарях, мой милый, но они догадались, в чем дело. А тут тиран. Это еще проще…

– Но разве не пишет Сенека одну за другой трагедии, направленные против тирании?

– Это Сенека. Он не так резок, как ты. Его трагедии и не играют.

– Чего мне бояться? Ведь со мной будет сорок тысяч зрителей!

– А как же он, – сказала она с тревогой, – как же Калигула?

Он поднял ее на руки и засмеялся:

– Его на представлении не будет, любимая. Ты еще не знаешь: по совету Мнестера мы назначили премьеру на тот день, когда император будет в море…

Квирина вздохнула с облегчением. Фабий продолжал:

– …в театре будут только наши, те, для кого мы играем. Как только текст будет одобрен цензурой, мы начнем репетировать.

– Но Калигуле донесут об этом. – Опасения все еще не оставили Квирину.

Фабий рассмеялся:

– Тем лучше! Я люблю беседовать с императорами. Мне ведь не впервой. А будет нужно – так и вывернуться сумею.

Нежные руки обвили его шею:

– Глупенький мой. Ты все смеешься. А я… я думаю о нас.

Она выскользнула из его объятий и настойчиво спросила:

– Скажи, ты любишь меня?

Он быстро поцеловал ее. Она мягко отстранилась и тихо сказала:

– И ты… ты должен это играть?

Лицо Фабия стало серьезным, он сжал в ладонях голову Квирины и, глядя ей в глаза, проговорил:

– Должен, Квирина…

Она села на скамейку в углу, примолкшая, растерянная. Потом, глядя на пол, начала снова:

– Ты думаешь о Телемахе?

Фабий воодушевился:

– О, какая это роль! Я написал ее так, как всегда мечтал. Если она мне удастся, то я сразу прославлюсь, как Апеллес, и заработаю кучу денег.

Она грустно улыбнулась, подумав о своих мечтах. Столько времени ушло на сочинение этой пьесы, Фабий так измучен, не будь Бальба, им нечего было бы есть, так что заработать теперь нелишне. У них будет свой дом. Она мысленно представила дом Апеллеса, виноградник, и ей даже послышались детские голоса. Но другое воспоминание разом разрушило прекрасную картину:

– Ты знаешь, какую награду получил Апеллес от императора.

– Не за пьесу же, моя милая. А за то, что он плохой комедиант. Поведи он себя в трактире иначе, ничего бы и не было. А я всегда сумею вывернуться, потому что я хороший комедиант.

Он взял ее за руку:

– Не бойся, все будет в порядке!

Она гладила его руку и преданно, с тревогой и верой смотрела ему в глаза. Она понимала, что все уговоры напрасны.

***

День клонился к вечеру, солнце уже не жгло так немилосердно, дышать стало легче. Цветы на грядке привяли.

Квирина полила их и уселась во дворе шить. Через открытую дверь ей был виден очаг, на котором варился в котелке суп.

Она узнала шаги Бальба. Он вошел во двор, улыбнулся Квирине и бросил ей на колени золотой так. словно это был камешек. Бальб, насвистывая, заговорил:

– Июнь, вот и жара. В тибурской мастерской было бы, конечно, полегче.

Но теперь там не работают. Говорят, закрыли на время. А в римской мастерской дышать нечем.

Он уселся на старый бочонок напротив Квирины.

Квирина смотрела на золотой, все эти речи не могли сбить ее с толку. И, дождавшись паузы, она энергично перебила Бальба:

– Мы не можем все время брать у тебя деньги, дядя.

Он насмешливо оскалил желтые зубы:

– Ну и ну! Не можете, говоришь. Чепуха. Когда будут, вернете. Я вам одолжил, вот и все. Золотой. Пф! У меня этих золотых, как блох.

Квирина, взвешивая монету на ладони, подозрительно смотрела на Бальба:

– Откуда это у тебя?

– Украл! Ты же знаешь! Руки-то у меня проворные, а? – набросился на нее Бальб.

– А куда исчезла статуэтка бога Баала? – поинтересовалась Квирина.

– Видишь ли, Руфий, он из нашей мастерской, хочет сделать точно такую же. Так что я ему ее одолжил, – забормотал Бальб.

– Значит, ты ее заложил? – строго спросила Квирина.

– Эй, девушка, не мели чепухи, посматривай-ка лучше за супом! Пригорит он у тебя! – взъерепенился Бальб.